6 апр 2023
«Было ощущение, что я потеряла дом»: год после ликвидации нашими глазами
О чувствах, войне, переезде и работе в новых условиях
Фото: Кирилл Каллиников / РИА Новости
Оглавление
- Наталия Секретарева, глава юридического департамента, член Совета
- Владимир Малыхин, направление «Кавказ. Горячие точки», член Совета
- Лиля Матвеева, художница
- Сергей Давидис, сопредседатель ЦЗПЧ
- Анонимный волонтер направления «Кавказ. Горячие точки»
- Тамилла Иманова, юристка
- Татьяна Глушкова, юристка
- Денис Шедов, юрист, член совета ЦЗПЧ
5 апреля 2022 года незаконное решение о ликвидации Правозащитного центра «Мемориал» вступило в силу.
Спустя год многие мемориальцы в вынужденной эмиграции, а оставшихся российские власти преследуют среди прочего за «дискредитацию армии», ведь полномасштабная война в Украине продолжается.
Несмотря ни на что, сторонники ПЦ смогли пересобраться, создали Центр защиты прав человека «Мемориал», не прекращают говорить о преступлениях государства и помогать людям. Мы приводим рассказы наших коллег о том, как они переживали ликвидацию ПЦ и как их жизнь изменилась за этот год.
Наталия Секретарева, глава юридического департамента, член Совета
Мне повезло, потому что я была внутри этого процесса, и у меня не было времени рефлексировать. Постоянно нужно было готовить какие-то документы, бегать, отправлять заявления. Это позволяло держать определённую эмоциональную дистанцию, потому что нужно было сделать свою работу, а потом думать. А затем наступила эскалация вооружённого конфликта 24 февраля, и думать нужно было уже о другом. И тогда было ощущение, что слава Богу, это всего лишь юридическое лицо, а люди в порядке, никого не задержали, ни на кого не завели уголовное дело.
Наталия Секретарева
Я помню, что когда нас начали пытаться ликвидировать, мы шутили: «Верни мне мои репрессии 2019 года» — потому что тогда казалось, что всё очень плохо. Наверное, после каждого нового витка репрессий ретроспективно кажется, что вот тогда было столько воздуха, которым мы дышали.
Сейчас в каком-то смысле я испытываю гордость. Потому что мы смогли очень быстро пересобраться.
Мы не потеряли основных частей своего внутреннего устройства, оказались намного устойчивее, чем кто-то мог бы подумать. Ликвидация — это ужасно. Но часто плохие и сильные изменения подталкивают, делают внутреннюю перестройку проще. Потому можно строить что-то новое и меняться. Мне кажется, что мы смогли это сделать, запустили какие-то процессы и стали той версией себя, к которой мы, возможно, без ликвидации шли бы ещё пару лет.
Моя жизнь в каком-то смысле очень сильно изменилась, в каком-то — не изменилась. Я всё ещё работаю в Мемориале. И я всё ещё юристка. Для меня, как ни странно, ликвидация и события последнего года стали толчком стать ещё ближе к организации. Друзья и коллеги выбрали меня в совет Центра защиты прав человека.
А с другой стороны, в моей жизни многое изменилось, она никогда не будет прежней. Я впервые так долго нахожусь вне России — и теперь я живу аж в Бразилии. В том числе ликвидация и обострение эскалации вооружённого конфликта мотивировали меня жить здесь и сейчас. Спасибо судье Казакову за моего прекрасного кота Бисквита, который появился у меня в Бразилии и которого очень люблю.
Я работаю в юридической команде. И мы всё ещё ведём стратегические судебные процессы. Но в более широком смысле — это не просто пойти в суды по конкретным вопросам, а рассматривать, крутить-вертеть проблемы с разных сторон, вести и строить правозащитные кампании. Это всё, что нам остаётся — не сдаваться же.
Владимир Малыхин, направление «Кавказ. Горячие точки», член Совета
Особых эмоций в связи с ликвидацией у меня не было. С одной стороны, уже много месяцев все шло именно к этому финалу и после 24 февраля иллюзий о возможности иного исхода не оставалось никаких. С другой — я не очень рассматривал происходившее именно как ликвидацию: разговоры с коллегами не оставляли сомнений, что наша деятельность в той или иной форме будет возобновлена под брендом Мемориала. Публикация материалов из Бучи произвела на меня куда большее впечатление.
Владимир Малыхин
В январе 2023 года я уехал из России и не планирую в ближайшее время возвращаться. Возможность какой-то осмысленной публичной аналитической работы в связи с войной в Украине из России сегодня очень затруднена, а во многом ради такой работы я и шел в Мемориал.
За этот год я понял, что история не закончилась. Теоретически я понимал это и раньше, но «понимать» и «видеть» — разные вещи. Когда читаешь о войнах прошлого, даже относительно недавнего — например, о Чечне; о бомбежках, обстрелах, колоннах беженцев, сидя дома, есть чувство отстраненности — это мрак и ужас, но это было давно, далеко, сейчас такое невозможно.
Много лет мой друг, поздравляя с днем рождения, желал мне остаться безработным — чтобы с правами человека все стало настолько хорошо, что мне нечего было бы делать. В прошедшем году я окончательно понял, что безработица мне не грозит.
Моя роль в Мемориале не изменилась — аналитическая работа с материалами из зон вооруженных конфликтов. Материалов с мест стало меньше — поток заявителей с Кавказа, нашей основной рабочей площадки, сильно сократился, а наладить полноценную работу на «земле» по войне Украине мы пока так и не смогли.
С другой стороны, есть аналитическая работа по осмыслению войн и нарушений прав человека в прошлом. Я говорю в первую очередь о докладе «Цепь войн, цепь преступлений, цепь безнаказанности». Это наш небольшой вклад в ответ на вопрос: «Как мы до этого дошли и что надо делать, чтобы это не повторилось?»
Лиля Матвеева, художница
Честно сказать, у меня нет ощущения, что кто-то кого-то ликвидировал. Судя по тому, сколько я вижу проделанной за год работы, которая не останавливалась ни на день, ликвидации не было ни у ПЦ, ни у ММ. Это я вижу и по совместным проектам с ЦЗПЧ — особенно когда, например, соглашаюсь рисовать большой совместный материал в очень короткие сроки и приходит это чувство: что, вон, ребята не сдаются, и я не могу, надо быть вместе и продолжать работать и бороться.
Корабль не потонул, мы всё ещё на плаву.
И да, есть ощущение, что рухнуло почти всё, а мы остались и боремся дальше.
Лиля Матвеева
Жизнь поменялась, понятно, очень сильно: эмиграция, новая страна, другой язык, люди, другое вообще всё. С кем-то связи укрепились, с кем-то разрушились окончательно, скучание по прежней потерянной жизни допустимы, но надо тянуть себя дальше. Я не даю себе права сдаваться, хотя и тяжко бывает. Это нормально, что какие-то трудности каждый день, но в то же время, открылись новые дороги, появились люди, которые мыслят иначе и свободней, у меня ушел страх.
Я нахожусь в месте, где наблюдаю за другим устройством жизни, вижу большую разницу, мотаю на ус, и, конечно, могу продолжать работать и не бояться за то, что скажу в своих рисунках. Мне жаль, что дома так не получалось и что это все пришло вслед за радикальными переменами в жизни. Но если я могу действовать отсюда, то значит надо это делать и продолжать держаться своих.
Что я поняла за этот год? Эх. Слишком многое, чтобы описать как-то коротко.
Во-первых, из-за относительной изоляции и разных личных причин, поняла и про себя очень многое (и продолжаю это делать), и про других тоже — многие мои коллеги и в России, и в Европе (и уже по всему миру) очень вдохновляют меня и я сама, глядя на них, стараюсь не отставать и делать всё, что в моих силах, чтобы быть им-вам-нам полезной и рисовать ради общего дела и во благо какого-то, хоть и пока туманного, будущего. Поняла, что надо в любом случае сохранять разум и сердце, держать в голове, что сейчас трудно всем и хорошо бы беречь в себе чувство любви и сочувствия и к себе, и к окружающим.
Сергей Давидис, сопредседатель ЦЗПЧ
Когда только начали ликвидировать ПЦ и Международный Мемориал, это был центральное событие для всей нашей деятельности, всей жизни. И я воспринимал нас как находящихся на острие удара со стороны государства. Понятно, что после начала полномасштабной войны все эти проблемы стали второстепенными, хотя для нас они остались очень важными. Но в мире появились гораздо более страшные проблемы.
Сергей Давидис
И сейчас я воспринимаю это как неизбежную и сравнительно малую часть того зла, которое творит путинский режим — по сравнению с тем, что он творит в Украине.
Год спустя стало понятно, что ликвидация и все эти процедуры по уничтожению гражданского общества не были самоцелью — это были шаги подготовки к войне.
Как изменилась моя жизнь спустя год? Я живу в Литве, многие коллеги тоже живут в других странах. Конечно, это сильно изменило жизнь. Главное, что мы все живём ситуации войны, которую развязала Россия, и это всё равно существенным образом влияет на восприятие себя в мире.
Сегодня ЦЗПЧ занимается большей частью теми же направлениями работы, которыми занимался и раньше: поддержкой беженцев, мониторингом нарушении прав человека российскими властями, использует международные механизмы защиты прав человека. Хотя это стало существенно сложнее после того, как Россия была исключена из Совета Европы.
Я руковожу проектом «Поддержка политзеков. Мемориал», который был программой ПЦ. Уже год это независимый проект. И в моей жизни стало гораздо больше работы, связанной с ответственностью за все направления деятельности проекта. Ну, справляемся. Также коллеги оказали мне честь, выбрав сопредседателем ЦЗПЧ.
Анонимный волонтер направления «Кавказ. Горячие точки»
Сегодня я все больше осознаю, что Россия погружается в трясину. Ликвидированы практически все правозащитные организации. Тем не менее, правозащитники, несмотря на риски, продолжают работать. По-другому никак нельзя, поэтому настрой боевой. Горжусь тем, что могу вносить свою небольшую лепту в правое дело.
Значительно реже за прошедший год стали обращаться к правозащитникам люди, пострадавшие от произвола силовиков. Связано это, скорее всего, с запугиванием со стороны правоохранителей, неуверенностью в том, что в нынешних реалиях правозащитники смогут оказать реальную помощь.
За этот год стало понятно, что нельзя сдаваться и опускать руки. Нужно продолжать выполнять свою работу.
Страха как такового перед репрессиями со стороны силовиков уже нет. Для меня важно, что я имею возможность помогать людям даже в условиях нынешних реалий
Сегодня моя деятельность все больше напоминает какую-то подпольную работу. Больше осторожности, меньше контактов с людьми, которые не придерживаются моей позиции. Ожидание и постоянная готовность к каким-то репрессиям со стороны силовых структур. Но это никак не влияет на мой настрой
Сейчас я продолжаю осуществлять мониторинг новостей, связанных с нарушением прав человека. По возможности, посещаю судебные заседания, в основном, по «митинговым» и «дискредитационным» статьям. Организовываю встречи с адвокатом, присутствую на них, участвую в составлении текстов по итогам судебных заседаний, стараюсь участвовать в общественной жизни своего региона, сотрудничаю с местными правозащитниками, совместно проводим мероприятия, пишем обращения по нарушению прав в вышестоящие структуры и тд
Тамилла Иманова, юристка
Год назад я чувствовала, что мне очень грустно. Потому что у нас очень семейные отношения в Мемориале. И было ощущение, что у меня отняли очень много.
Ровно после этой даты, после 5 апреля, я приняла решение эмигрировать. Я верила до самого конца, что, может быть, что-то ещё изменится. Но когда стало понятно, что решение вступило в силу, я уехала ровно через неделю.
5 апреля я в последний раз была на Каретном ряду, и у меня было ощущение, что я потеряла дом.
Спустя год могу сказать, что находясь за рубежом, я скучаю по зданию на Каретном ряду больше, чем по своим квартирам, в которых я жила в Москве и Нижнем Новгороде до эмиграции. То есть для меня олицетворение дома и России и того, по чему я скучаю — это Каретный ряд.
Тамилла Иманова у суда. Фото: Алиса Милчин
Спустя год я сменила несколько стран: сначала я жила в Польше, с января этого года я во Франции. Я разговариваю на русском языке в три раза реже, чем раньше. А вся наша работа поменялась, потому что теперь мы работаем с другими институциями на других языках.
Что я поняла за этот год? Что надежда на то, что ужас закончится быстро, были неоправданными. И нас ждет очень долгая, очень выматывающая работа. Я поняла, что нужно рассчитывать на долгий период вперёд, а не выбрасывать каждый день 100% всех сил — потому что это «привет, выгорание». Нужно быть бережными, нужно беречь друг друга, нужно беречь сотрудников. Нужно сохранять контакты между сотрудниками за рубежом и внутри страны. Нужно беречь оставшихся в России изо всех сил, маленькими жестами. Будь то, к примеру, букет цветов коллеге или поиск возможностей европейского шелтера для передышки и профилактики выгорания
Я продолжаю писать документы в разные международные институции, писать доклады, жалобы. Сейчас я нахожусь на программе «The Marianne Initiative For Human Rights Defenders». Я общаюсь с политиками и чиновниками, с президентом, с министерствами, и рассказываю им про то, с какими угрозами сталкиваются российские правозащитники, российское гражданское общество, и как вообще война сказывается на российском обществе. Потому что этой информации нет ни во Франции, ни в Европе, ни где-либо за пределами России.
Татьяна Глушкова, юристка
Мы узнали о том, что на Мемориал готовится атака, за несколько месяцев до того, как были поданы иски о ликвидации. Но нам не было известно, какая это будет атака, так что мы предполагали разное. В первую очередь думали про уголовные дела против руководителей или сотрудников организации.
11 ноября 2021 года мы с Наташей Морозовой вышли с заседания суда первой станции по оспариванию признания ОВД-Инфо иностранным агентом — это дело мы предсказуемо проиграли в одно заседание и, конечно, никаких эмоций по этому поводу не испытывали. Зашли в кафе попить кофе, открыли почту и узнали, что Международный Мемориал получил иск о ликвидации. Это, с одной стороны, было предсказуемо: тогда уже было уголовное дело против Ивана Павлова, уже заставили команду 29 уехать из России и, повторюсь, мы знали, что скоро придут за нами. Но всё равно не испытать эмоций по этому поводу не получилось.
Татьяна Глушкова
Первая эмоция была — боевой задор. На этом задоре я за несколько часов, не выходя из кафе, написала текст, в котором простым языком описывалась суть претензий к Мемориалу и их, мягко скажем, необоснованность. Тогда этот текст хорошо разошелся по соцсетям и СМИ. На следующий день я пришла в офис, и стало понятно, что этот задор охватил нас всех. Не то чтобы до того в Мемориале не было энергии. Но в этот момент все как будто получили заряд бодрости, сплотились, начали какую-то абсолютно невероятную активность.
Потом прошло какое-то количество дней, мы, юристы, погрузились в детали дела, начался сбор документов для суда — если помните, мы приносили в суд огромные папки с бумагами. Вот то, что содержалось в этих папках, нужно было частично собрать из разных мест, а частично — написать самим. И вот в какой-то из этих дней я, сидя дома на диване, вдруг осознала, что пройдёт совсем немного времени — и Мемориала не будет.
А Мемориал был одной ключевых точек, даже опор моей жизни. По сути, он был для меня вторым домом. В буквальном смысле: если я проезжала мимо Мемориала на автобусе, всегда возникала мысль: «Могу выйти на следующей остановке и пойти домой». И вот этот дом государство у меня отнимало прямо сейчас, разрушая огромную часть жизни.
Сейчас я, как ни странно, думаю, что нам повезло. Во-первых, атака, о которой мы знали заранее, была осуществлена сравнительно гуманным способом. Во-вторых, тогда повестка дня была такова, что ликвидация Мемориала стала относительно заметным событием, и, с одной стороны, мы получили громадную поддержку как внутри России, так и за ее пределами, а с другой, — нас не ликвидировали в одно заседание. Мы смогли представить все свои аргументы, привели в суд свидетелей (некоторые из них специально ради этого приехали в Москву) и попытались убедить суд их допросить. Если бы ликвидация происходила сейчас, дело бы рассмотрели в одно заседание — как это произошло с МХГ.
Но есть и другой аспект: для всех ад начался 24 февраля. Для нас наш персональный адочек начался раньше. И к тому моменту, когда началась война, и российскому гражданскому обществу нужно было резко перегруппироваться, перестроиться на новые рельсы и начать, с одной стороны, выживать в абсолютно новых условиях, а с другой — делать то, чего оно раньше не делало, мы были уже изрядно побиты жизнью. Перестройка далась тяжелее просто потому, что наши ресурсы и силы к тому моменту уже были изрядно истощены. Так что нам повезло и не повезло одновременно.
А 24 февраля мы поняли, что удар, который мы считали сильным, на самом деле был упреждающим, и его целью был отнюдь не Мемориал.
На 25 февраля была назначена пресс-конференция перед апелляционным слушанием по ликвидации Международного Мемориала. Естественно, накануне было активное обсуждение — проводить, не проводить? Какое вообще значение имеет ликвидация, когда началась война? В итоге пресс-конференцию провели, но с измененной в связи с чрезвычайными обстоятельствами повесткой — и, к моему удивлению, на нее даже пришел кто-то из журналистов.
Одним из спикеров был Илья Новиков. Он начал свое выступление со слов: «Сейчас я нахожусь в Киеве, я провел последнюю ночь под бомбардировками». И сказал, что во время ликвидации Мемориала нам казалось, что мы стоим на последней линии обороны, а теперь линия обороны пролегает совсем в другом месте.
Я тогда пришла на пресс-конференцию на костыле, у меня была сломана нога. Я не помню, что я говорила — какую-то чушь, потому что в действительности я просто сидела и плакала.
Не знаю, было ли заметно: мы тогда ещё носили маски из-за ковида, так что я надеялась, что не очень заметно, что у меня текут слёзы.
Как изменилась моя жизнь за этот год? Я узнала, что значит выбирать новое место жительства по глобусу. Я узнала, как организм может физически ломаться от стресса. Я узнала смысл слов «друг познаётся в беде» и вообще то, что человеческие отношения измеряются поведением в критических ситуациях.
Я сблизилась со многими правозащитниками, которых раньше считала в лучшем случае знакомыми, потому что все вдруг начали помогать друг другу в каких-то бытовых вопросах, встречаться не по делу, а просто чтобы посмотреть друг на друга и осознать, что мы не одни на этом свете.
И конечно, самое главное: я поняла, что значили слова моей бабушки: «Лишь бы не было войны». Но все равно поняла, конечно, не до конца — по сравнению с тем, как понимала это бабушка, родившаяся в 1917 году. И еще осознала смысл выражения «война их раскидала».
Денис Шедов, юрист, член совета ЦЗПЧ
Ликвидация ПЦ и Международного Мемориала была очень тяжелым временем не только для мемориальцев, но и для более широкого сообщества граждански активных людей в России и сочувствующих. Кроме горечи и досады, я помню сильное чувство воодушевления от широкой поддержки, а также от того, что ликвидация организаций не повлияла на желание людей продолжать бороться за права человека и историческую память в России.
Денис Шедов
Завершение ликвидации пришлось уже на период полномасштабного вторжения российских войск в Украину, на период после появления сообщений об ужасных военных преступлениях в Буче и других городах Украины. В тот момент никто уже и не думал о ликвидации как о чем-то насущном. Все искали возможности для солидарности с жертвами войны, а также для поддержки жертв возросших репрессий внутри России.
За прошедший год моя жизнь, да и жизнь всей Европы (если не всего мира) очень сильно изменилась из-за полномасштабного вторжения российских войск в Украину. За это время мы увидели сколько страданий причиняют оружие и агрессивные амбиции людей, которые привыкли годами нарушать права человека в своей стране, а также безнаказанно попирать суверенитет соседей.
А еще мы все увидели неимоверный пример мужества от народа Украины, который сражается за свою страну и ценности свободы и демократии.
За этот год мы также увидели важный пример солидарности от жителей разных мест на нашей планете, которые так или иначе помогают жертвам войны. Это очень болезненный, но важный опыт. Все мои мысли и устремления сейчас обращены к тому, чтобы как можно скорее прекратить чудовищную агрессивную войну в Украине, а также на то, чтобы Россия стала мирной и свободной страной.
Сейчас я являюсь членом совета учрежденного после ликвидации ПЦ Центра защиты прав человека «Мемориал», стараюсь налаживать связи с различными правозащитными группами и международными механизмами защиты прав человека, а также академическими исследователями и экспертами.
