«Ценой нашей жизни, но мы защитим»

Продолжаем делиться воспоминаниями участников и свидетелей августовского путча в 1991 году. На этот раз приводим рассказ сопредседателя Центра «Мемориал» Олега Орлова. Он был одним из защитников Белого дома и все это время находился в самом эпицентре событий. 

Встретил я [эти события] прямо в Белом доме, в смысле в здании Верховного совета РСФСР. Я там работал за компьютером всю ночь: был тогда сотрудником Комитета по правам человека. Работал над докладом Комитета, он был посвящен событиям в Нагорном Карабахе. Дописывал буквально последние штрихи, поэтому остался на ночь, чтобы завершить этот доклад, передать его председателю Комитета Сергею Адамовичу Ковалеву и спокойно отправиться в отпуск. Утром 19 августа я, Ян Рачинский и моя супруга Таня Касаткина должны были ехать в отпуск в Бологое, в большой деревенский дом прямо на берегу озера.

Я поставил точку, завершил этот доклад. Это было где-то в районе шести утра, когда в то время начинали работать государственные радиокампании. Было уже светло, взошло солнце, я включил в кабинете маленький радиоприемник и услышал новость про ГКЧП.

С этого момента все закрутилось: я остался на месте, стал звонить Ковалеву, депутатам, мемориальцам, домой. На почти всём протяжении трех дней путча я, по сути дела, был в Белом доме или около него. Первое, что я подумал: ну, что и следовало ожидать, произошло. Дело в том, что в предыдущее время в атмосфере было разлито какое-то тревожное ожидание. Я же был одновременно и чиновником, сотрудником аппарата Верховного Совета, и одновременно оставался и членом “Мемориала”. В частности, [с мемориальцами] много раз мы говорили о некой тревоге и возможности, в том числе переворота. Мы ощущали, что это может случиться. В обществе нарастали противоречия. Мы видели противоречие между союзным центром и новой властью России.

Я много ездил по разным регионам, в том числе и на Кавказ. Я видел, что на рядовом уровне силовики были растеряны и не понимали, что дальше делать. А руководство силовых ведомств нередко отдавало приказы о применении  силовых методов в республиках СССР, где росло движение за независимость или происходили межэтнические конфликты. Мы это видели. Мы ожидали, что эти силовые методы могут быть распространены и на центр России.

Мы понимали, что и в окружении Горбачева много людей вполне реакционных взглядов. И мы на митингах говорили про это: кто окружает Горбачева? Что от этого ожидать? Вот ровно это окружение, о котором мы говорили, взяло на себя ответственность за переворот. Поэтому у меня сам по себе переворот не вызвал ни малейшего удивления. И для многих в Мемориале это не стало неожиданностью.

Мое ощущение было такое: ну да, надо сопротивляться, как можем, но в успех сопротивления я довольно долго не верил. Я понимал, что поскольку у них армия и они вводят танки в город, то взять Верховный совет, в общем, никаких сложностей нет.  Вскоре, еще рано утром, из моего окна я увидел, что к Верховному Совету подъехало несколько машин, из них вышли люди в милицейской форме, вооруженные автоматами.

После каких-то препирательств с охраной Белого дома, они беспрепятственно вошли во внутрь. Не помню, кому я позвонил и сказал: «Ну, все, конец. Представители путчистов, силовики, зашли в Белый дом. Их еще пока не так много, несколько десятков. Вот они уже часть Белого дома захватывают». И я был неправ. Оказалось, что это приехала группа сотрудников московской милиции. Они приехали, чтобы, наоборот, встать на защиту Белого дома. 

А потом я увидел из окна, как очень быстро вокруг нашего здания стали собираться гражданские. Вначале очень мало, десятки, потом сотни, потом тысячи … Они  начали строить баррикады, тоже на моих глазах. Маленькие кучки металлоконструкций постепенно вырастали в громадные баррикады. С какого-то момента народ просто пошел валом. Ну и, конечно, приехали очень многие депутаты, кто-то специально возвращался в Москву из отпусков. Я помню, Сергей Сироткин, депутат, член нашего Комитета, он из далекого Заполярья приехал, бросив свой отпуск на второй день. Конечно, Сергей Адамович Ковалев первым приехал и продолжал руководить Комитетом. Началась большая работа. 

Я все время созванивался с Мемориалом. Я знаю, что Мемориал вывозил документы из своего помещения на квартиры, сотрудники вывезли ксероксы по домам и там выпускали листовки. Я узнавал про это из телефонных разговоров с коллегами-мемориальцами. Правда позже многие из них пришли к Белому Дому.

Мы ожидали, что в случае успеха путча дальше пойдут по общественным объединениям. Вот сейчас, через тридцать с лишним лет, можно сказать, у нас путч победил. В 2022 году ГКЧП победил в России и начали закрывать НКО, обыскивать. Тогда ожидали именно этого. Но на всем протяжении путча «Мемориал» продолжал работать, активно выпускал заявления, печатал и распространял листовки, они расходились в Москве, как горячие пирожки. Раздавали и солдатам из частей, введенных в Москву. Есть хорошая  фотография: солдат сидит на танке и читает листовку «Мемориала».

А я сидел в Белом доме. Мне было поручено обзванивать российские регионы. У нас была налажена связь с региональными советами, их структурами по правам человека. Мы с ними весной или в начале лета того года провели в Москве общее совещание. Ну, и мое дело было обзванивать эти структуры, объяснять происходящее, призывать не признавать ГКЧП, делать заявления, сопротивляться, вырабатывать общую позицию и линию поведения.

Конечно, я столкнулся с тем, что абсолютное большинство представителей региональных Советов уклонялись от каких-либо внятных оценок происходящего. Они были испуганы, не говорили ни «да», ни «нет» — только общие слова: «Да-да, мы подумаем». В худшем случае говорили: «Ну, мы же вам не подчиняемся, вы не можете нам указывать. А я говорю: «Да, не можем, мы вас призываем». Они отвечали: «Ну, хорошо, призывайте, а мы еще подумаем. Может и правы те, кто совершает переворот». 

В первый же день [путча] я вышел на улицу и активно участвовал с группой защитников Белого дома в установке баррикады на перекрестке Нового Арбата и Садового кольца. Позже недалеко от этого места в ходе столкновения с военными погибли молодые люди [Дмитрий Комарь, Илья Кричевский и Владимир Усов]. Баррикаду, которая закрывала проезд в сторону Белого дома, мы установили прямо на перекрестке. Не помню имен моих соратников, вместе с которыми мы действовали: познакомились с ними прямо там. Я был полезен тем, что имел «корочку» сотрудника Верховного Совета, а значит был представителем законной власти. 

Мы действовали фактически по законам военного времени. Остановили машину, которая везла большую строительную ферму: громадная какая-то металлическая конструкция. Мы машину остановили, я своей корочкой помахал и сказал: «Вы знаете, товарищ водитель, к чему призвал президент России Борис Николаевич Ельцин? Оказывать сопротивлению путчистам, путч незаконен, поэтому мы вынуждены реквизировать вашу ферму».

Понятно, что водителю было плевать на путч, на Ельцина и ГКЧП. Он знал одно — ему груз надо отвести по назначению. Тем не менее, мы реквизировали груз, несмотря на его попытки обмануть нас и уехать. Мы заставили его разгрузить эту ферму просто посередине дороги. Эта конструкция стала основой для будущей баррикады.

При полноценном силовом подавлении все это было бы, конечно, сметено. Тем не менее вокруг Белого дома построили мощные баррикады, которые все же помешали бы проходу пеших бойцов и затруднили бы проезд бронетехники. На моих глазах появились командиры, как-то вырастали вдруг из массы, как это бывает. Кто-то подвез бензин, тогда стали делать зажигательные бутылки, типа коктейлей Молотова.

Люди понимали, что это не игра, и что в случае нападения они окажут сопротивление, а это приведет уже к стрельбе. Сопротивление могут подавить, люди погибнут. И тем не менее, шли туда вполне сознательно: «Да, ценой нашей жизни, но мы защитим, встанем в живое кольцо». Был же уже пример защиты телевышки в Вильнюсе, когда была попытка захвата телевидения в Литве. Был уже пример, как надо действовать. В напряженные моменты одни находились на баррикадах, другие выстраивались в шеренги: первая, вторая и так далее. Не будь этого, путч бы победил, в этом я уверен.

Путчисты и силовики знали и понимали, что творится вокруг Белого дома. Они понимали, что путем большой крови (не своей, а чужой), они подавят это сопротивление. Тем более, Верховный совет нелегко защищать: громадные стеклянные поверхности и окна разлетятся сразу при обстреле. Но это заставляло силовиков думать: «Ну хорошо, мы готовы пустить танки и начать стрелять. И даже не сотни, а тысячи наших сограждан погибнут вокруг Белого дома и внутри него. Мы готовы взять на себя ответственность за такие последствия?» И, слава тебе, Господи, оказалось, что не готовы. Кто-то боялся, а у кого-то верх брала совесть.

Вот одно из самых сильных воспоминаний моей жизни: танки въезжают через рассыпающуюся толпу на защиту Белого дома (танковая рота майора Сергея Евдокимова). Подъезжает небольшая колонна танков, вначале толпа не понимает, что это такое, и там вообще может все, что угодно произойти. Но выяснилось очень быстро, что впереди колонны идут депутаты, это они смогли объяснить офицерам-танкистам, на чьей стороне тем надо быть. Танки проехали сквозь кольцо защитников к Белому дому и развернули свои орудия в сторону от него, тем самым демонстративно показав, что там есть не только защитники с зажигательными смесями в бутылках, но и что-то более серьезное. Это, конечно, тоже была важная демонстрация, которая воодушевила защитников и дала дополнительные сомнения тем, кто мог отдать приказ о штурме.

Если бы не было решительной готовности людей умереть, то очень быстро бы взяли Белый дом, все бы подавили, и ГКЧП бы победил. Умереть были готовы многие тысячи людей. Должен сказать, к чести депутатов, абсолютное большинство из них пришли в Белый дом, не сбежали и не прятались. И, конечно, поведение Ельцина: при всем моем теперешнем отрицательном отношении к этому персонажу, конечно, в подавлении ГКЧП его позиция сыграла решающую роль. Я был свидетелем его знаменитого выступления с танка.

Все это очень воодушевило людей и давало ощущение, что мы не просто какая-то группка людей, а представители и защитники законной власти. И когда строили баррикады, реквизировали машины и их грузы, мы действовали от имени закона. Потому что чрезвычайные события, форс-мажор. Мы действовали в рамках того, к чему призывала законная власть.

В какой-то момент к Белому дому подвезли большой печатный станок — здоровенную тяжелую махину. Я лично проводил ее через все эти линии обороны. Это было не так просто. Мы его завезли, расположили, и Верховный совет с помощью этой машины начал печатать листовки.

Я видел, как среди сотрудников Верховного Совета почему-то очень быстро стала появляться уверенность в победе. У меня же ее очень долго не было. Перед третьим, решающим днем я решил провести ночь уже не внутри Белого дома. До этого там была какая-то работа, деятельность, и я на диванчике оставался спать.

В последнюю ночь почувствовал, что внутри моей функции я все, что мог, сделал. Вышел к тем защитникам, кто стоял снаружи. Зачем-то нам давали арматуры в руки — понятно, что с арматурами идти против автоматов — совершенно бессмысленно. Но надо было стоять, чтобы видели: могут проехать, но только по нам. Были люди, которые сидели на баррикадах.

Были люди, которые сидели на парапете около Белого дома с зажигательными смесями и так далее. Белый дом был окружен двумя большими шеренгами в несколько рядов. Были командиры, которые определяли — люди, прошедшие армию. Мы отошли подальше от здания, потому что в случае стрельбы, как нам правильно объяснили, вниз полетят осколки и всех перебьют. Так я последнюю ночь простоял вместе с тысячами других людей.

Все время приходили тревожные известия: колонны движутся к нам и так далее. Но, действительно, передвижение колонн было. Именно в эту ночь на Садовом кольце погибли трое молодых людей.

Мы простояли, и оказалось, что путчисты не решились отдать приказ о штурме. И вот после этого было совершенно очевидное ощущение: мы победили! С разрешения председателя Комитета, уже утром, после того, как прошла эта длинная тревожная ночь, я поехал домой принять душ и поспать.

Когда проснулся, то понял, что все уже окончательно: ГКЧП сдался. В Форос будет отравлена команда депутатов и политиков, чтобы освобождать находившегося в изоляции Горбачева. 

На следующий день мы решили, что все что нужно — мы сделали. Дальше праздновать будут без нас. И мы втроем поехали в Бологое отдыхать. Я до сих пор помню потрясающие ощущения. В Бологом мы вышли из поезда и сели в автобус, он ехал через села и деревни. На сельсоветах, почтах и т.п., где обычно висели красные знамена, теперь были только трехцветные флаги. Откуда они так быстро их взяли — удивляюсь. Конечно, тогда этот флаг воспринимался как знак свободы. Как символ демократии новой России, а не как сейчас — как символ противоположного.

Была эйфория, это было счастье! Это ощущение долго не покидало и меня, и многих других людей. Было колоссальное ощущение духовного подъема, мощи. Это одно из самых сильных впечатлений моей жизни — дай Бог кому-то еще такое пережить. Ну и, конечно, когда стало понятно, что мы, несмотря ни на что, победили, — да, действительно, было ощущение, если хотите, не зря прожитой жизни. 

Думаю, такое ощущение было у всех из многих тысяч защитников Белого дома. Другое дело, что потом, как всегда и обычно происходит при революциях, у многих людей возникло разочарование и полное непонимание, зачем это надо было. Их ожидания не оправдались. Но это было потом...

А тогда в Москве были различные празднования. Мы уже сидели в Бологом, была какая-то дата, кажется, месяц с начала путча, а нам завтра возвращаться в Москву. Я включаю радио и слышу: «На ступенях Белого дома — грандиозный концерт. Выступают артисты, поют песни в честь новой свободной России. Тысячи участников их приветствуют. Среди прочих выступает Иосиф Кобзон”.

Помню, я тогда сказал Яну Рачинскому: «Все, конец революции — начало Термидора. Человек, который только что пел: "И Ленин такой молодой, и юный Октябрь впереди"и всякие прочие славословия КПСС — вот он теперь у нас — один из певцов свободы».