Оглавление
Это третья часть доклада, написанного по итогам миссии российских правозащитников в Украину, состоявшейся 17–30 января 2025 года. Её целью был сбор информации о нарушениях прав человека и норм международного гуманитарного права, в том числе военных преступлениях, совершенных на территории Украины в ходе широкомасштабного российского вторжения.
Первую часть доклада, посвященную фильтрационной системе на оккупированных территориях Украины, читайте здесь.
Вторую часть — об обстрелах и ударах по населенным пунктам Украины — здесь.
Полностью текст третьей части доклада можно скачать:
Украина: военные преступления российских агрессоров. Доклад миссии российских правозащитников. Часть III
Украинские военнопленные и гражданские заложники в России и на оккупированных территориях. Правовой статус. Условия содержания
Сведения о числе украинских военнопленных в России не публикуют ни украинская, ни российская стороны. По данным Харьковской правозащитной группы, до 25 мая 2025 года в результате обменов в Украину вернулось 6030 военнопленных, ещё 555 (среди них — тяжелобольные) были освобождены помимо обмена. Затем по стамбульским договоренностям, достигнутым 16 мая 2025 года, с 25 мая по 4 июля обменяли 1865 человек, в том числе трех женщин и 121 гражданского. 14 и 24 августа 2025 года в Украину вернулись 85 и 146 человек соответственно (из них 69 гражданских и три женщины), а 2 октября были освобождены 205 человек, в том числе 20 гражданских.
По данным Глобальной инициативы «Трибунал для Путина» на 18 сентября 2025 года, на территории РФ украинские военнопленные и задержанные гражданские лица находятся по меньшей мере в 65 исправительных колониях (ИК), 45 следственных изоляторах (СИЗО), шести тюрьмах, одной колонии-поселении и одной воспитательной колонии в 45 субъектах РФ. Кроме того, украинских пленных держат в шести СИЗО и девяти исправительных колониях на временно оккупированных территориях Украины. И это только те учреждения, присутствие в которых украинцев правозащитники смогли точно установить. На самом деле их гораздо больше.
В первом разделе мы приводим собранные Мониторинговой миссией свидетельства украинских военнопленных об условиях содержания в тюрьмах и колониях. В следующих разделах мы кратко описываем контекст этой проблемы. Во-первых, за последние три десятилетия Россия участвовала в нескольких вооруженных конфликтах, в ходе которых были задержаны тысячи человек, и этот опыт определенно повлиял на обращение с пленными в ходе большой войны в Украине. Во-вторых, мы подробно рассматриваем правовые обоснования, с помощью которых Россия выводит украинских военнопленных за рамки международного гуманитарного права. В-третьих, мы приводим краткие справки о местах, где содержатся украинцы: выбор этих мест не случаен и напрямую связан с советским наследием.
Свидетельства украинских пленных
Подробные рассказы двоих украинских военных из 36-й отдельной бригады морской пехоты (36 ОБМП), захваченных в Мариуполе весной 2022 года и освобожденных в ходе обменов, были записаны в ходе нашей поездки в Украину. AA, младший сержант 36 ОБМП, оборонял Завод имени Ильича в Мариуполе, сдался в плен вместе со своим подразделением 14 апреля 2022 года, был обменян 14 сентября 2024 года. BB, контрактник, служивший в той же бригаде, участвовал в боях за мариупольский металлургический комбинат «Азовсталь», вместе со своим подразделением сдался в плен 17 мая 2022 года, обменян 16 февраля 2023 года.
Ещё несколько свидетельств описывают условия содержания в СИЗО Старого Оскола, Ряжска, Галича, Кизела. Кроме того, нам удалось получить краткие свидетельства украинских военных, захваченных в ходе боёв в Курской области осенью 2024 года и до момента публикации находившихся в российских тюрьмах.
Мы постарались представить рассказы пленных по возможности полно, не нарушая целостности их свидетельств. Мы не раскрываем имена наших респондентов из соображений их безопасности.
Кроме собранных нами материалов, мы также опирались на доклад коллег из Харьковской правозащитной группы, которые помогали нам с организацией миссии, доклады неправительственных организаций и расследования украинских и российских журналистов.
Бывшая исправительная колония 120, Еленовка Донецкой области Украины
Как рассказывают оба военнослужащих 36 ОБМП, сразу после сдачи в плен их на автобусах отвезли в Еленовку (укр. Оленівка) в ИК-120. Всего в Еленовке весной 2022 года оказались около 200 пленных. Ранее заброшенную, а теперь спешно расконсервированную колонию не подготовили к приему людей: окна без стекол были затянуты пластиковой пленкой, унитазы вырваны из пола. Не было ни воды, ни отопления. Спать приходилось на бетонном полу. Через несколько дней пленным выдали матрасы, но места для сна всё равно не хватало на всех — спали по очереди, причем на всех доступных площадях, включая коридоры.
АА рассказал, что после выхода из автобуса всех пленных пропускали через «коридор почета» — выстроившиеся с двух сторон тюремщики били пробегавшего между ними человека ремнями, сапогами и резиновыми палками. Другой свидетель рассказал подробнее: военные, образующие коридор, били пленных по всему телу. Кто был посильнее — пробегал десяток шагов, слабые падали сразу. Избиение упавших не прекращалось, били сколько хотели, потом оттаскивали к стене и ставили «звездочкой» — ноги расставлены, руки подняты над головой, подходили люди в черном и в масках и палками избивали стоявших у стены.
Кормили в Еленовке три раза в день: утром давали чай или кипяток и кусок хлеба; в обед давали чай и четвертинку батона и полтарелки перловки или квашеную капусту; на ужин чай и кусок хлеба. На еду в столовой отводилось две минуты, позже, когда пленные стали жаловаться, это время увеличили до трех минут. Брать с собой еду или доедать на ходу, даже просто дожевывать, запрещали. Те, кто пытался дожевать на ходу, в наказание должны были долго сидеть на корточках, их избивали и заставляли петь русские песни. Ещё один из свидетелей рассказал, что, когда он был в Еленовке, 80 человек ели из одной миски. Но для внешнего мира администрация создавала иную картину: когда в апреле 2022 года в колонию приехали журналисты, нескольких человек отвели в столовую и дали возможность их снимать — якобы пленных кормят хорошо. Двое свидетелей рассказали, что в колонии практиковалось изощренное издевательство — кашу высыпали в мусор и запрещали её доставать: «Не дай бог возьмет кто кусочек, забивали». Самая большая проблема была с питьевой водой — пахнущую болотом воду завозили на пожарных автомашинах в ограниченных количествах, её не хватало на всех.
На допросах в Еленовке пленный должен был стоять согнувшись и не поднимая головы, чтобы не видеть следователя. Вопросы касались того, как и где воевали, где располагались, какие позиции занимали, какие позывные были у них и какие ещё позывные знают, где и когда получили ранения. Особенно следователей интересовали «азовцы». Если ответы не устраивали следователя, пленного избивали руками и ногами. Если была хоть малейшая зацепка, позволяющая обвинить украинского военного в «исполнении преступных приказов» или «совершении преступлений в отношении гражданского населения», пленного начинали особенно сильно избивать и пытать, ломать пальцы, требуя сознаться.
Барак, где держали BB, находился метрах в пятидесяти от барака, в котором сидели «азовцы» и который был уничтожен при невыясненных обстоятельствах. По словам BB, там оказались самые активные «азовцы»: «Забрали таких самых буйных, самых ярых и перевели туда». Ночью 29 июля в бараке произошел взрыв и начался пожар. По словам BB, он слышал крики пленных из горящего барака, но на помощь им никто не пришел. Ещё один свидетель подтвердил нам, что тот барак стоял на отшибе, среди промышленных построек, и что в него специально отобрали людей из разных бараков.
Этапирование
АА перевезли в Россию в апреле 2022 года, BB — в конце октября. АА везли до аэродрома в Таганроге на автобусе, как он выражается, «культурно» — никто не стоял или не сидел на полу. BB рассказывает, что его перевозили в кузове КАМАЗа, куда закинули «со связанными руками и завязанными глазами за руки и за ноги, как мешки». BB погрузили в грузовой самолет без сидений, пленных положили вплотную друг к другу на металлический пол. Охранники избивали тех, кто стонал от боли, чтобы заставить замолчать. Перед выгрузкой из самолета российские военные уточнили, нет ли у ВВ металлических пластин в голове. Получив отрицательный ответ, его выгрузили из самолета, опять сбросив за руки и за ноги, затем избили ногами, забросили в КамАЗ и отвезли в СИЗО-2 города Старый Оскол Белгородской области.
АА рассказывает, что его примерно с двумястами такими же пленными, связав руки и замотав глаза скотчем, посадили на пол самолета с вытянутыми вперед и раздвинутыми ногами, между которых сидел следующий пленный. В течение шести часов полёта пленных выборочно избивали. 20 апреля 2022 года АА доставили в город Ряжск, Рязанская область, СИЗО-2.
СИЗО-2, город Ряжск, Рязанская область
По прибытии в СИЗО пленных осматривали медики, которые кивком головы давали понять стоявшим тут же военным, можно ли избивать пленного или нет. АА «не повезло» — после осмотра его провели дальше по «коридору из спецназа», где его избивали кулаками, ногами, дубинками.
Камеры были рассчитаны на 3-10 человек. Количество спальных мест соответствовало числу людей в камерах. Душ раз в неделю, однако теплой воды не хватало на всех.
Допросы начались с самого прибытия.
«На каждом этаже есть допросная комната, где проводят допросы с пытками. В этих комнатах у них лежит на столе «джентльменский набор» — трубы ПВХ, которыми бьют, шокеры двух типов, коробка с иголками, которые загоняют под ногти, пакеты, которые они надевают на голову допрашиваемому и душат. Рядом стоит емкость с водой и льдом для того, чтобы приводить в чувство тех, кто упал в обморок. Иногда в эту же емкость опускали голову допрашиваемого и топили его там в качестве пытки», — вспоминал АА.
За два с половиной месяца его допрашивали около 35 раз. Допросы продолжались от 30 минут до часа, в отдельных случаях до полутора часов.
Вопросы были те же, что и в Еленовке: месторасположение подразделений? какие задачи выполнял? какие приказы поступали? и т. п. Как и в Еленовке, особенно россиян интересовали «преступные приказы», убийства гражданского населения, «изнасилования гражданских» и т. п. Если на эти вопросы они не получали ответов, начинались пытки.
По наблюдениям АА, пытали больше тех, кто служил в Нацгвардии, в разведке и в подразделениях, воевавших в центре Мариуполя. Самого АА доставили вместе с другими бойцами из того же подразделения, они все говорили одно и то же, и постепенно их перестали пытать.
«Более того, мы смогли спасти одного бойца из нашего подразделения, на которого ранее пришла бумага из Волгограда с показаниями пленного о том, что он якобы совершал военные преступления. Но, поскольку мы все давали одинаковые показания о его невиновности, то следователи сняли с него обвинения. Нам вообще повезло с нашим следователем. У других следователи могли вообще не обращать ни на что внимание и продолжать пытки, пока пытаемый не сознается», — рассказывал АА.
Тех, кто не выдерживал допросов и «сознавался» под пытками в совершении преступлений, увозили в колонию в Макеевке в так называемой ДНР.
Кроме пыток на допросах, пленных регулярно били во время утренних поверок. Спецназовцы и сотрудники ФСИН избивали пленных для развлечения, объясняя это нарушением режима. АА избивали четыре раза — били ногами, руками, локтями, били везде, куда можно было попасть.
7 февраля 2023 года АА повезли в ИК-10 в Республике Мордовия.
ИК-10, Мордовия, поселок Ударный
В ИК-10 была очень жесткая «приемка» прибывших пленных: заставили очень быстро раздеться догола и взять тюремную одежду, при этом всё это время сильно избивали пластиковыми трубами. Многих заставляли ложиться на землю и били трубами по пяткам, ягодицам, половым органам. Так продолжалось около сорока минут.
АА поместили в камеру на 10 человек. В том же бараке держали около трехсот пленных из Украины. В камере был туалет, но туда можно было подходить только по команде, пять минут на всех. Пить воду из-под крана тоже можно было исключительно по команде — раз пять в день. За малейшее нарушение в камеру врывались спецназовцы и избивали всех дубинками и применяли электрошокеры.
«Нас избивали каждый день на поверке, особенно жестокий режим был первые полгода. Били ногами, кулаками, палками, применяли шокеры, натравливали собак. Как-то мы выбежали в коридор утром, там была немецкая овчарка, и по команде кинолога эта овчарка начала кусать пленных, в частности, меня кусала два раза: за ноги, за руки. Но она оказалась намного добрее, чем люди. Один раз овчарка меня просто укусила и отпустила, а второй раз кинолог давал команды: взять, рвать, кусать и овчарка принялась меня очень сильно кусать. <Моему сокамернику> собака откусила кусок кожи у локтя, у него потом эта рана долго гнила. Били также током по всему телу, по гениталиям, в задний проход, — вспоминает АА. — Иногда заставляли приседать, маршировать на месте. Однажды зашли спецназовцы в камеру и сказали приседать семьсот раз. Был один сотрудник, придумавший следующее: мы должны были выбежать из камеры, стать в один ряд, взять друг друга за плечи и на скорость присесть сто раз одновременно. Если, например, на 55-м сбивались, то начинали всё сначала. Через три минуты таких упражнений мы ног не ощущали».
Распорядок дня в колонии для пленных был следующий: подъем в шесть утра, завтрак, поверка; мероприятия: прогулка, просмотр телевизора; обед; какие-то действия, связанные со следствием; ужин; отбой в десять вечера. Всё остальное время пленные должны были стоять. Просто стоять неподвижно — нельзя было ходить, сидеть, разговаривать, переминаться с ноги на ногу, опираться на соседей, смотреть в окна, улыбаться.
Такой режим строго соблюдался первые полгода после приезда АА в колонию. Затем начались некоторые послабления. Однако к этому времени у многих уже вздулись вены на ногах, у некоторых даже начали гнить ноги. С августа 2023 года разрешали по чуть-чуть сидеть после еды, минут по 15.
На прогулки в тюремный дворик 2 на 3 метра выводили не каждый день. Там пленные должны были исключительно ходить по кругу — если кто-то пытался делать какие-то физические упражнения, избивали всю камеру.
Кормили строго по рациону: утром давали чашку чая на двоих или троих, полтора кусочка хлеба, каша. Обед — суп/гарнир/мясо в одной миске, полтора куска хлеба и кисель. Ужин — рыбный суп, кусок хлеба, чай. Раз в неделю давали по кусочку сельди.
На одну камеру давали три минуты на поход в душ. За это время нужно было выбежать из камеры, забежать в душ, раздеться, помыться, вытереться, одеться и забежать обратно в камеру. При этом расстояние от душа до камеры было около ста метров.
В колонии работало три медика (поочередно). Одного из них заключенные прозвали «Доктор Зло»: «Он любые жалобы на здоровье лечил электрошокером». Другой врач делал что мог, хоть как-то реагировал и во время медосмотра пытался не допустить избиений и издевательств над пленными.
АА отмечает и регулярную, примерно раз в месяц, ротацию силовиков:
«Вместе с каждой ротацией в ИК приходили и новые следователи, которые начинали допросы по новой. Некоторые смены были менее жестокими, хотя били всегда. Новая смена всегда сначала вела себя жестоко, избивали и пытали, но со временем их отношение смягчалось. По моему мнению, регулярная ротация силовиков была организована для того, чтобы исключить сочувствие и смягчение отношения тюремщиков к заключенным».
В ИК-10 АА водили на допрос раз пять. В начале июля 2023 года пытали электрошокером — примерно полчаса его били током по всему телу, задавая вопросы о преступных приказах, убийствах гражданских и т.д.
Зимой 2024 года один и тот же следователь допрашивал АА в течение месяца. Этот тип допроса пленные называли «кустарным»:
«Тебя ломают через колено (выворачивают), что ты можешь даже упасть в обморок, и потом только начинают спрашивать. Они объясняли это тем, что в таком состоянии человек не способен врать, и обращались так только с теми, кто, как они думали, пытается их обмануть».
Кроме того, пленные должны были учить, а потом петь под радио гимн РФ и пропагандистские песни.
«Гимн России должны были петь от 6 до 10 раз в день, и, если не будешь петь — избиение. Вынуждали также придумывать стихи о России, если придумали — камеру сегодня не бьют».
За время пребывания АА в ИК-10 в колонию дважды — в декабре 2023-го и летом 2024 года — приезжали с проверкой сотрудники Уполномоченного по правам человека в РФ. Проверка происходила так:
«Открывается камера, заходит человек в штатском, представляется и спрашивает — бьют или не бьют. А за ним стоят спецназовцы с дубинками и с палками. Проверка длится три дня. На время проверки был ослаблен режим. За две недели до первой проверки нам позволяли ходить в полный рост, перестали бить. А на следующий день после отъезда проверяющих нас очень сильно всех избили. Во время второй проверки ослабление режима было только на те три дня, что была проверка».
СИЗО-2, Старый Оскол, Белгородская область
BB из Еленовки перевели в СИЗО-2 в Старом Осколе. Его поместили в камеру на восьмерых, где содержались десять человек. В камере был туалет, умывальник, холодная вода. Пленные могли набрать воду в 20-литровую баклажку, чтобы она могла отстояться — вода была с хлоркой. В камере была одна кружка на всех.
По утрам выводили на прогулку во дворик, примерно 4 на 4 метра — по сути, та же камера, только решетка вместо крыши. Прогулка состояла в хождении по кругу, как-либо разминаться было нельзя, за нарушения избивали. Впрочем, избивали и без нарушений — в начале и/или в конце прогулки, в том числе палками и резиновыми молотками, которые используются при укладке плитки. Иногда избивали во время поверки — охранники требовали заключенных поставить ноги «шире, шире, ещё шире» — до тех пор, пока пленный не падал, за это упавшего избивали. В камере также нельзя было делать упражнения или отжиматься — она была оборудована системой видеонаблюдения, и за нарушения избивали.
Пленных избивали по любому поводу 3-4 раза в день. Молодой солдат, уроженец Новой Одессы, служивший в 56-й бригаде, жаловался на зубную боль и попросил таблетку. Но вместо медика в камеру зашел спецназовец, ударил пленного палкой по спине и издевательски спросил: до сих пор болит? Опасаясь нового избиения, пленный ответил, что уже не болит.
Другой молодой человек, сидевший вместе с BB в камере и ранее бывший вместе с ним в колонии в Еленовке, страдал недержанием мочи, за что его регулярно избивали. Заявления других пленных о том, что тот болен и что его надо лечить, охранники игнорировали.
Однажды пленные попросили спички. Один из охранников спросил через кормушку: «Вы там что, курить хотите? Завтра накуритесь». Наутро всех выстроили и начали избивать, требуя сознаться, кто просил спички. Один из пленных сознался, но всю камеру продолжали избивать ещё месяц.
Избивали во время допросов, если допрашивающие считали, что пленный лжет или рассказывает неправильно. К некоторым применяли пытки током при помощи полевого телефонного аппарата («ТАПик»), присоединяя клеммы к рукам. По словам BB, к нему лично пытку током не применяли, только избивали.
Охранявшие пленных спецназовцы менялись раз в три–четыре недели. BB отметил одну группу спецназовцев, кавказцев, по его предположению — дагестанцев, которые относились к пленным лучше остальных: шутили с ними, старались приободрить и практически не били: «Только если ты набедокуришь, то могут ударить, но это единичные случаи». Остальные относились к пленным жестоко.
Ниже мы приводим сведения о других местах массового содержания украинских военнопленных, однако пока не можем предать гласности источники этой информации.
СИЗО-2, город Таганрог Ростовской области
Выше мы упоминали, что одним из пыточных мест, куда не допускали адвокатов, стал СИЗО-2 Таганрога. Весной 2022 года оттуда вывезли всех содержавшихся там подозреваемых в совершении общеуголовных преступлений. После этого в СИЗО начали привозить украинских военнопленных. В августе–сентябре 2022 года туда массово доставили тех из бойцов «Азова», которые сдались в плен в мае 2022 года после выхода из Азовстали и которым вменяли уголовные статьи (см. предыдущий раздел). Кроме них, тут содержали и других военнопленных и гражданских украинцев.
По приезду в Таганрог людей сбрасывали с грузовиков (при этом руки пленных были связаны скотчем) и избивали — сначала прямо возле доставившего их транспорта, затем ещё около полутора часов били в отдельном помещении типа гаража. Глаза у пленных были завязаны, и они не могли видеть избивавших. По коридорам военнопленных заставляли перемещаться согнувшись, с опущенными или закрытыми глазами. По нашим данным, функции тюремщиков в СИЗО Таганрога выполняли не сотрудники ФСИН, а прикомандированные спецназовцы (к какой структуре относится этот спецназ, нам неизвестно). Во время пребывания в этом СИЗО нашего респондента, там были как минимум три смены, которые применяли насилие с разной степенью жестокости.
Спецназовцы либо применяли «насилие ради насилия», либо проявляли агрессию к отдельным людям из-за их принадлежности к конкретным военным формированиям, из-за татуировок и т. д. При этом степень жестокости менялась — самые страшные избиения относились к 2022 году, в 2023-2024 годах избивали уже меньше.
В таганрогском СИЗО-2 постоянно присутствовали сотрудники ФСБ, которые применяли насилие к конкретным людям с конкретной целью. Заключенных отводили в другой корпус, где находились кабинеты для допросов. Там с помощью пыток у них выбивали ложные показания, принуждали признать вину, отказаться от неугодных показаний, от адвоката по соглашению. Если пленные отказывались «вспоминать» нужные сотрудникам показания, те угрожали, что «придет знакомиться Жид-Медведь». Пленных били руками, ногами, палками, отбивали руки деревянным молотком, пытали электрическим током и душили пакетами.
«Я искренне радовался, когда удавалось потерять сознание и сделать перерыв. Но меня возвращали к жизни с помощью нашатырного спирта, заливая прямо из флакона в нос».
Адвокатов к пленным не допускали. Когда они приезжали, сотрудники СИЗО выносили им написанную рукой заключенного записку, в которой тот отказывался встречаться с адвокатом. Если пленного не удавалось сломить избиением и угрозами и заставить написать отказ собственноручно, сотрудники СИЗО устно сообщали адвокату, что подзащитный не хочет с ним встречаться.
Кормили в Таганроге недоваренной манкой в теплой воде или полусырой пшеничной кашей. На обед давали «суп» — воду с несколькими кусками картофеля и свеклы, часто с тараканами. Мыться выводили раз в неделю на 3-5 минут, по дороге туда и обратно избивали. Вода была или холодная, или кипяток.
Пленных заставляли разучивать гимн России, «Катюшу» и «Смуглянку», и петь их с любого куплета, выучивать наизусть значение флага и герба, а также стихотворение «Простите нас, родные россияне». Если кто-то ошибался, когда пел или декламировал, всю камеру избивали. Также заставляли выполнять физические упражнения — отжиматься и приседать. Если в камере был больной, который не мог этого делать, камера должна была отжиматься за него. При этом каждая смена на посту устанавливала свои порядки — кто-то заставлял учить новые песни, кто-то — делать новые упражнения.
По словам одного из наших респондентов, в мае 2022 года в СИЗО Таганрога попал гражданин Польши, который заявлял, что «поехал путешествовать в Украину и посмотреть, что там происходит, но повернул не туда и заехал к военным РФ на блокпост». Его регулярно избивали за то, что он не учит русский язык, и за то, что Польша помогает Украине. Одна из смен на посту во время поверки избила его так сильно, что у него посинели и начали отказывать ноги, и в середине июня 2022 года он умер. Тогда его сокамерников заставили написать расписку, что его никто из сотрудников не бил и что конфликтов в камере не было.
После этого случая пленных на посту во время поверок стали бить меньше, зато увеличили количество спортивных упражнений: число приседаний начинались от двухсот, отжиманий — от ста. Если, по мнению проверяющих, их выполняли плохо, то всю камеру избивали и добавляли ещё упражнений.
22 октября 2024 года глава ростовской ОНК Игорь Омельченко заявил, что пленных украинцев из СИЗО Таганрога могли «вывезти в Чечню или ещё куда-то», и СИЗО-2 заработал в нормальном режиме — после двух лет работы вне фактической юрисдикции ФСИН и без доступа представителей ОНК.
Насколько нам известно, не позднее сентября 2024 года украинских пленных, ещё не привлеченных к уголовной ответственности, этапировали из СИЗО-2 Таганрога в Пермский край, в СИЗО-3 города Кизел (см. ниже). При этом в СИЗО Таганрога до сих пор содержат украинских военнопленных и гражданских лиц, уголовные дела против которых расследуются.
СИЗО-2, город Галич, Костромская область
«Приемка» украинских военнопленных в Галиче проводилась примерно так же, как в других местах лишения свободы: узники должны были пройти через коридор из стоявших по двум сторонам надзирателей, которые били их палками: чем быстрее бежишь, тем меньше ударов получишь.
Допросы пленных шли с восьми утра до одиннадцати вечера (иногда продолжались посреди ночи) без выходных, с избиениями и использованием электрошокеров. Первые допросы проводили военные, дальше этим занимались следователи и силовики в форме с нашивками «Спецназ» (их ведомственная принадлежность нам неизвестна).
В этом учреждении пытали с помощью электрошокеров, избивали деревянными палками и молотками, резиновыми дубинками, душили пластиковыми пакетами или топили головой в емкости с водой, прижигали уши зажигалкой, заливали большой объем воды через рот. Находившихся там пленных заставляли уничтожать у себя на теле татуировки с проукраинскими надписями и символами с помощью ножа или проволоки.
В этом учреждении также отмечены многочисленные случаи насилия сексуализированного характера (применение электрошокера к гениталиям и/или анальному отверстию, удары в паховую зону, принуждение садиться на бутылку; принуждение к медленным танцам и стриптизу).
СИЗО-3, город Кизел Пермской области
Не позднее сентября 2024 года значительное число ещё не «легализованных» украинских пленных и гражданских заложников было переведено в следственный изолятор в городе Кизел на севере Пермского края. Этот небольшой город находится в малонаселенной местности примерно в 250 км от Перми, откуда сюда ведёт одна дорога через город Чусовой. В сентябре туда из Таганрога перевезли как минимум несколько десятков военнопленных и гражданских украинцев. Только из Ростова до Перми этап занял трое суток. Кизелский СИЗО-3 стал «вторым Таганрогом» по уровню жестокости пыток и обращения с украинскими заключенными.
Рассказ пленного, попавшего в Кизел:
«Приемка в Перми была жестче, чем в Таганроге. Надевали мешок на голову и лупили со всех сил. Сломали правую руку от локтя до кисти. По приходу в камеру упал без сознания».
По данным «Слiдство. Инфо», после такого избиения на «приемке» в СИЗО в Кизеле скончался Евгений Матвеев, мэр города Днепрорудное Запорожской области. Его тело было передано семье в декабре 2024 года.
«Режим в Перми: весь день стоять, нельзя разговаривать между собой. Утренние поверки жестче, чем в Таганроге в 2022 году — постоянно бьют. Попить воды, в туалет по команде 4-5 раз в день, три раза в день бег на месте по 30 минут, окна открыты с 8 утра до 18 вечера даже зимой, закрывать нельзя. Теплую одежду не выдают, в результате заболел пневмонией».
Также по данным «Слiдство. Инфо», украинская журналистка Виктория Рощина, которая была задержана и пропала в августе 2023 года на оккупированных Россией территориях Запорожской области Украины, умерла 19 сентября 2024 года именно в СИЗО-3 в Кизеле. 8 сентября 2024 года её взяли на этап в Таганрогском СИЗО и затем этапировали в Пермскую область. Об этом журналистам рассказал обменянный военнопленный.
СИЗО-1 города Курска и тюрьма ФКУ-Т в городе Димитровград Ульяновской области
Ещё одним местом, куда попадали украинских военнопленные, стала тюрьма в городе Димитровград в Ульяновской области. Мы получили информацию от двоих её заключенных, которых задержали в Курской области, судили по статье 205 УК РФ, пункты «а» и «в» («террористический акт, совершенный группой лиц по предварительному сговору, повлекший наступление тяжких последствий») и приговорили к 15-16 годам заключения, с отбыванием первых трёх в тюрьме.
Наши информанты с ещё тремя сослуживцами попали в плен 15 сентября 2024 года в Курской области. Первую ночь они провели в подвале, потом их перевезли в полевой лагерь военнопленных (расположение нам неизвестно), где они провели две с половиной недели.
Затем их этапировали в СИЗО в Белгородской области где, по словам одного из них, «начались ужасные пытки: работал ОМОН, Беркут» — пленных избивали, применяли электрошокеры.
10 октября 2024 года пленных перевели в Курск в СИЗО-1. Там их поместили в одиночные камеры. Каждый день их избивали и пытали током, через тонкие перегородки они слышали крики своих товарищей. Одному из наших информантов сломали ребра и оставили трещину в голени. Несмотря на это, его заставляли приседать, ползать и бегать. У его товарища была сильно рассечена голова, его несколько дней не кормили и «чем-то кололи», после чего он был «как наркоман» и не мог стоять на ногах. Другому пленному, у которого был рак желудка, не давали лекарств. Ещё у одного загноилась рана, но медицинскую помощь ему не оказывали, сокамерники обрабатывали рану туалетной бумагой. Нашего собеседника заставили подписать отказ от общения с семьей. В СИЗО было также было много «политических» — россиян, сидевших за антивоенные высказывания.
С первого же дня в Курске пленных вывозили из СИЗО на допросы в СУ следственного комитета РФ по Курской области. Сначала им пытались вменить различные статьи УК РФ: убийства, мародерство, незаконное пересечение границы, изнасилования, незаконную перевозку оружия, но в итоге в обвинении остались только пункты «а» и «в» части 2 статьи 205 УК РФ — «террористический акт, совершенный группой лиц по предварительному сговору, повлекший наступление тяжких последствий». Как таковых допросов не было – просто требовали подписать документы, не давая их читать. Иногда при этом присутствовали адвокаты по назначению заключенные, иногда допросы проходили без адвоката.
Процесс над семерыми пленными начался 10 декабря 2024 года в Курске, во 2-м Западном окружном военном суде. С материалами уголовного дела подсудимых не ознакомили. В январе 2025 года всем семерым вынесли обвинительные приговоры на сроки от 15 до 16 лет.
Отбывать наказание наших собеседников отправили в тюрьму в Димитровграде этапом по железной дороге через Тамбов и Воронеж.
Один из них поначалу находился в четырехместной камере вдвоём с другим арестантом. Практически каждый день они были заняты на уборке территории. Мыться их водили два раза в неделю, меняли белье раз в неделю. В камере был водопровод и бак с питьевой водой. Было питание для диабетиков, порции нормального размера и качества. Физического, морального, психологического давления на начало лета 2025 года не было. На промзоне в Димитровградской тюрьме весной работали человек десять украинских военнопленных.
В течение весны–лета 2025 года тюрьма пополнялась новыми осужденными военнопленными, к сентябрю там находились уже примерно 65 осужденных украинцев (только в конце августа прибыли 19 пленных). Условия содержания украинских пленных в Димитровградской тюрьме ощутимо ухудшились. Началось систематическое моральное и физическое давление: оскорбляли, ставили на колени, один–два раза в неделю били. Общение с другими заключенными было запрещено, сокамерники разговаривали только между собой.
Практически прекратилось оказание медицинской помощи: если раньше можно было получать таблетки, то теперь нет. У одного из наших собеседников болел позвоночник, колени, ноги, в какой-то момент из-за болей он два дня вовсе не мог двигаться, и только тогда ему пару дней кололи обезболивающее. Второй страдал от боли в шее, пояснице, коленях и от варикоза. Между тем, их наравне с другими пленными привлекали к работе по погрузке, уборке и благоустройству территории.
Владимирский централ, ФКУ Т-2 УФСИН России по Владимирской области
Украинских военных, захваченных в плен в Курской области, после суда и приговора отправляли также и во Владимирский централ. Наш собеседник из 11-го отдельного батальона сдался в плен 19 сентября 2024 года. 22 сентября был переведен в «распределительный центр» («палатки») на территории Белгородской области, оттуда в ноябре этапирован в СИЗО-2 Белгородской области (Старый Оскол, см. выше). С его слов, в те дни всех военнопленных направляли туда. Как и большинству захваченных в плен в Курской области ему вменили пункты «а» и «в» статьи 205 УК РФ («террористический акт, совершенный группой лиц по предварительному сговору, повлекший наступление тяжких последствий»). Допросы проходили без давления, присутствовали адвокаты по назначению. По окончанию следствия 24 декабря 2024 года его перевели в ИК-4 в Алексеевке Белгородской области. Сам судебный процесс прошел в Белгородской области, за два выездных заседания по четыре часа каждое. Нашего собеседника и приговорили к 15 годам заключения, с отбыванием первых трёх лет в тюрьме. Единственное смягчающее обстоятельство, на которое ссылались адвокаты в прениях, — наличие малолетних детей. О показаниях, полученных под пытками, и процессуальных нарушениях речи не шло.
До марта 2025 года наш собеседник находился в СИЗО-3 Белгородской области (с его слов, там тогда было 130 военнопленных), оттуда этапом по железной дороге через Курский централ, транзитно-пересыльный пункт (ТПП) в Туле и ТПП Нижнего Новгорода его перевели во Владимирский централ, куда он прибыл 15 мая 2025 года вместе с ещё четырьмя украинскими военнопленными, захваченными в Курской области.
По словам нашего собеседника, у него нет жалоб на условия содержание во Владимирском централе — питание нормальное, письмо от жены получил, постоянно в лекарствах он не нуждается, когда началась аллергия, врач выдал медикаменты. Прогулок нет.
Все приведенные нами свидетельства — это рассказы украинских военнослужащих, которые участвовали в международном вооружённом конфликте и, согласно нормам международного гуманитарного права, должны иметь статус комбатантов. Описанные в этих рассказах действия российских силовиков безусловно содержат признаки пыток. Все те, кто совершал, координировал и планировал эти действия, очевидно, сознавали связь своего поведения с вооружённым конфликтом. Таким образом, описанные эпизоды содержат признаки не только грубых нарушений Женевской конвенции об обращении с военнопленными, но и военных преступлений в форме пыток.
Правовое положение украинских военнопленных в России
Украинских военнопленных можно разделить на две категории — «нелегализованные», то есть те, кто содержатся без какого-либо правового статуса и без связи с внешним миром, в положении incommunicado; и «легализованные», те, кому предъявили обвинения по статьям Уголовного кодекса РФ. Это деление достаточно условно, так как людей из первой категории в любой момент могут «легализовать», предъявив им обвинение.
Военнопленные в положении incommunicado
Большинство украинских военнопленных в РФ не имеет никакого легального статуса. Власти России не признают, что ведут войну против Украины, называя боевые действия специальной военной операцией, и не предоставляют украинским военным, попавшим в плен, статус военнопленных. Это нарушение статьи 5 Третьей Женевской конвенции, которая обязывает признавать этот статус и применять все предусмотренные ею гарантии прав военнопленных, вплоть до их освобождения.
Одна из ключевых таких гарантий — право на связь с внешним миром. Статьи 70-72 Конвенции закрепляют за военнопленными право отправлять и получать письма и даже посылки, в том числе непосредственно общаться с семьей. Однако российские власти изолируют украинских пленных от внешнего мира, держат их в режиме incommunicado. На все запросы Министерство обороны РФ отвечает, что человек задержан за противодействие СВО и больше никаких данных не сообщает. У этих людей нет возможности переписываться с родственниками и получать посылки и передачи, к ним не допускают адвокатов. Представители Международного Комитета Красного Креста иногда получают доступ в такие колонии, но их отчеты о посещениях не публикуются, они доступны только властям РФ.
Узнать, где находится конкретный украинский пленный, можно только из данных, которые российская сторона предоставляет МККК или украинской стороне (что происходит крайне редко), либо от освобожденных в ходе обменов украинских пленных. Это не соответствует требованиям статей 122 и 123 Третьей Женевской конвенции, которые предписывают сторонам конфликта вести централизованный сбор информации о пленных и обмениваться ею. По нашим сведениям, больше всего «нелегализованных» военнопленных находится в ИК-10 Республики Мордовия (см. свидетельства выше).
Статья 25 Конвенции устанавливает также общее правило: условия содержания военнопленных должны быть не хуже, чем «условия, которыми пользуются войска держащей в плену державы». Однако условия содержания украинских пленных значительно хуже, чем даже у среднего российского заключенного (от которых их держат отдельно). Российские власти намеренно создают для украинских военнопленных бесчеловечные условия содержания (см. свидетельства выше).
Украинских пленных систематически подвергают пыткам и жестокому обращению, они лишены какой-либо правовой защиты, что представляет собой грубейшее нарушение Женевских конвенций и подпадает под определение военных преступлений.
«Легализованные» военнопленные
С первых же месяцев широкомасштабного вторжения против некоторых пленных украинских военных начали возбуждать уголовные дела. В таком случае они официально получают статус обвиняемых, и таким образом их «легализуют». Всего к уголовной ответственности было привлечено более тысячи украинских военных — точное число назвать невозможно, официально такая статистика в России не публикуется, а тексты приговоров недоступны.
Лишь когда пленного «легализуют», о нем появляется хоть какая-то информация. Как правило, с этого момента близкие получают возможность отправлять письма и передачи, иногда удается добиться свидания с родственниками. У «легализованных» пленных появляется адвокат (по назначению или по соглашению), однако в некоторых случаях приглашенному родственниками адвокату не предоставляют доступ к подзащитному. К тому же адвокаты могут попасть не во все следственные изоляторы — например, в СИЗО-2 Таганрога Ростовской области защитников не пускают. После окончания предварительного следствия сведения об уголовном деле появляются в ГАС «Правосудие». На открытые судебные заседания могут приходить слушатели. Украинским пленным выносят суровые приговоры — как правило, сначала содержание в тюрьме (обычно три года), а затем многолетнее, вплоть до пожизненного, отбывание наказания в колонии строгого режима. Таких осужденных содержат в соответствующих учреждениях пенитенциарной системы вместе с российскими заключенными. В среднем, по нашим сведениям, у них такие же условия содержания, как и у других заключенных в России.
Согласно статье 99 Третьей Женевской конвенции, ни один военнопленный не может быть предан суду за проступок, который не наказуем по законодательству держащей в плену державы или по международному праву. В этом контексте международное гуманитарное право — например, часть 2 статьи 43 Первого Дополнительного протокола к Женевским конвенциям от 12 августа 1949 года — прямо предусматривает право входить в состав вооружённых сил стороны конфликта, то есть быть комбатантом, и участвовать в боевых действиях. Российское уголовное право само по себе также не содержит запрета на вхождение в состав вооружённых сил государства и на участие в боевых действиях (иначе и российские военные подлежали бы ответственности за участие в любых боевых действиях).
Таким образом, военнопленные обладают иммунитетом комбатанта: их нельзя преследовать за сам факт вхождения в состав вооружённых сил государства-противника и за участие в боевых действиях. Уголовное преследование допускается только за преступления, которые выходят за эти рамки — за преступления, определяемые международным правом (военные преступления, преступления против человечности, геноцид), или за общеуголовные преступления, не связанные напрямую с участием в вооружённом конфликте. Но даже в случае обвинений в военных преступлениях военнопленные сохраняют право на полную защиту, предусмотренную III Женевской конвенцией, включая принцип законности, запрет обратной силы, свободу от принуждения и гарантии справедливого судебного разбирательства.
Обвинения, которые Россия предъявляет украинским военным.
Общеуголовные преступления
Некоторых военнопленных обвиняют в преступлениях против мирных жителей или попавших в плен российских военных: убийствах, нанесении телесных повреждений, изнасилованиях.
Разумеется, нельзя заранее исключить, что украинские военные совершали подобные преступления, — в Интернете можно найти видео с эпизодами жестокого обращения со сдавшимися в плен российскими военнослужащими и даже их убийства. Однако из свидетельств обменянных украинских военнопленных и из других источников нам достоверно известно, что следователи СК РФ в большинстве мест содержания добиваются от пленных украинцев «признания» в совершении подобных преступлений, а также показаний на других пленных или своих командиров с помощью пыток. Доказательства, полученные такими методами, не могут считаться допустимыми. К тому же, в ходе судебных процессов в военных судах по подобным обвинениям обычно грубо нарушаются принципы объективности и непредвзятости суда, состязательности и равноправия сторон. Поэтому законность и обоснованность приговоров, вынесенных украинским военнопленным, вызывают большие сомнения.
Часто за одно и то же деяние их осуждают сразу по двум статьям Уголовного кодекса, нарушая основополагающий принцип non bis in idem. Так, защитник «Азовстали» Дмитрий Евган был осужден на 23,5 года лишения свободы по четырем статьям УК: насильственный захват власти (статья 278 УК), покушение на убийство с особой жестокостью (часть 2 статьи 105 УК), обучение террористической деятельности (часть 3 статьи 205 УК) и жестокое обращение с военнопленными (часть 1 статьи 356 УК). Евган не отрицал, что несколько раз ударил пленного штык–ножом. Однако за одно деяние его осудили сразу по двум статьям — «покушение на убийство» и «жестокое обращение с военнопленными», хотя убийство, в том числе его квалифицированные составы, и убийство военнопленного как часть нарушения правил ведения войны, соотносятся как общий и специальный составы преступлений. Соответственно, квалификация одних и тех же действий в качестве убийства, совершенного с особой жестокостью и по мотивам ненависти и вражды (пп. «д», «л» ч.2 ст. 105 УК РФ), и применения запрещённых методов ведения войны в виде убийства и жестокого обращения с военнопленным (ст. 356 УК РФ) — двух конкурирующих норм — привела к привлечению к ответственности дважды за одно и то же. Такое двойное вменение, характерное и для других уголовных дел в отношении украинских военнопленных, доказывает репрессивный характер преследования. Его цель — вменить больше преступлений, чем человек совершил на самом деле, и назначить значительно более суровое наказание.
Участие в террористической организации
Пожалуй, наиболее часто в делах против украинских пленных используется статья 205.4 УК РФ (организация и участие в деятельности террористической организации), которую вменяют только за то, что пленные проходили воинскую службу в следующих формированиях:
- 12-я бригада специального назначения «Азов» Национальной гвардии Украины (НГУ), ранее батальон «Азов», полк «Азов»;
- отдельный полк особого назначения «Азов» — силы специальных операций «Азов» (ССО «Азов») в составе 3-й штурмовой бригады Вооружённых сил Украины (ВСУ);
- 24-й отдельный штурмовой батальон «Айдар» ВСУ, ранее 24-й батальон территориальной обороны «Айдар» Луганской области;
- 2-й батальон специального назначения «Донбасс» 15-го отдельного Славянского полка НГУ, ранее батальон специального назначения «Донбасс» территориальной обороны;
- 46-й отдельный штурмовой батальон «Донбасс-Украина» ВСУ, ранее батальон специального назначения «Донбасс» территориальной обороны.
Формирования с названиями «Азов», «Айдар» и «Донбасс» внесены в «Единый федеральный список организаций, в том числе иностранных и международных организаций, признанных в соответствии с законодательством РФ террористическими». Федеральная служба безопасности РФ вносит организации в этот список на основании решений судов. По «Азову» такое решение 2 августа 2022 года вынес Верховный суд РФ, оно вступило в силу 10 сентября 2022 года. «Айдар» и оба батальона «Донбасс» были внесены в список террористических организаций на основании приговоров Южного окружного военного суда, который рассматривал уголовные дела против конкретных лиц, и в качестве «побочного эффекта» установил, что эти военные формирования являются террористическими сообществами, после чего ФСБ внесла их в «Единый список террористических организаций».
Эти решения судов — Верховного и Южного окружного военного — обладают всеми ключевыми характеристиками нормативно-правовых актов и, следовательно, должны быть доступны для ознакомления (исходя из п. 2 Постановления Пленума Верховного Суда РФ от 25 декабря 2018 года № 50 и ч. 3 ст. 15 Конституции РФ), но ни одно из них не было опубликовано.
Признание «Азова» террористической организацией
Согласно нормам российского законодательства, дела о признании международной организации террористической рассматривает в первой инстанции Верховный Суд РФ. Российское «правосудие» рассматривает «Азов» и другие вышеупомянутые украинские воинские формирования как международные организации, поскольку они якобы действуют на территориях как Украины, так и России.
Содержание засекреченного решения Верховного суда о признании «Азова» террористической организацией стало доступно, поскольку его приобщили к материалам уголовного дела, возбужденного в отношении сопредседателя ЦЗПЧ «Мемориал» Сергея Давидиса. С его полным текстом можно ознакомиться на сайте правозащитного проекта «Поддержка политзаключенных. Мемориал».
Верховный суд рассмотрел исковое заявление Генеральной прокуратуры РФ с участием представителя истца. Участие представителя ответчика обеспечено не было, тем самым был нарушен принцип состязательности процесса.
В качестве «доказательств» террористического характера «Азова» судья ВС Алла Назарова приводила такие «враждебные России действия», как «перекрытие в 2014 году входа в российское посольство в Киеве», «блокирование в 2016-17 гг. работы отделения дочернего банка Сбербанка России на Украине»; «провокации в отношении пророссийского объединения «Полк Победы» в Запорожье в 2018 г.». Имело ли отношение к организации этих действий руководство какого-то конкретного воинского формирования, действовавшего под названием «Азов», в документе никак не обсуждалось и не доказывалось. Прочие доводы, которыми ВС подтверждал «террористический характер» деятельности «Азова», ещё менее состоятельны.
Согласно части 2 статьи 24 Федерального закона «О противодействии терроризму», «организация признается террористической <...>, если от имени или в интересах организации осуществляются организация, подготовка и совершение преступлений, предусмотренных статьями 205-206, 208, 211, 220, 221, 277-280, 282.1-282.3, 360 и 361 Уголовного кодекса Российской Федерации, а также в случае, если указанные действия осуществляет лицо, которое контролирует реализацию организацией её прав и обязанностей». Размытые и неопределенные формулировки этой нормы открывают широкие возможности для произвольного толкования. Кроме того, они неоправданно расширяют само понятие «террористической организации», смешивая терроризм, экстремизм, вооруженный мятеж, создание незаконных вооруженных формирований. При этом в качестве доказательств в решении ВС почему-то приведены цитаты из постановления по статьям КоАП за демонстрацию символики «Азова», приговора по статье 282 УК РФ («Возбуждение ненависти») за аналогичные действия, и четырех приговоров по статье 359 УК РФ («Наемничество»).
При этом лишь один из приведенных в судебном решении приговоров имеет отношение к ч. 2 ст. 24 ФЗ «О противодействии терроризму». Утверждается, что «судом установлено, что в 2014 году Филатов М. А. в интересах «Азова» и под руководством его лидеров за денежное вознаграждение совершил поджог здания мечети «Чукурча» в г. Симферополе, а также установил изготовленное им взрывное устройство на автомобильной стоянке у здания прокуратуры Республики Крым с целью совершения взрыва. Преступление было предотвращено правоохранительными органами». Максим Филатов был приговорен в 2016 году к шести годам лишения свободы, то есть получил наказание ниже низшего предела, поскольку полностью сотрудничал со следствием; к тому же есть много примеров того, что начиная с 2014 года в аннексированном Крыму суды выносили неправосудные политически мотивированные приговоры.
Все приведенные в решении Верховного суда действия были совершены до 2022 года. То есть суд не учитывал, что с 2014 года батальон «Азов» как формально, так и фактически подвергался неоднократным серьезным реорганизациям, что его командный состав сменился, и что в 2022 году это было уже совершенно иное формирование, чем в 2014 году.
Из восьмистраничного решения Верховного суда вообще неясно, какое именно воинское формирование было признано террористической организацией. Никаких сведений о структуре и иерархии «Азова» как организации в этом документе приведено не было. В результате в список ФСБ «Азов» внесен как «Украинское военизированное националистическое объединение «Азов» (другие используемые наименования: батальон «Азов», полк «Азов»)», и привлекать к ответственности за терроризм можно участников какой угодно организации с названием «Азов».
В 2014-2016 годах вооруженные добровольческие формирования действительно совершали на востоке Украины военные преступления, грубые нарушения прав человека и норм гуманитарного права. Однако это не даёт оснований для признания «террористическими» целых военных структур, которые с тех пор претерпели масштабные реорганизации и составляют теперь часть официальных вооруженных сил государства.
Признание «Айдара» и батальонов «Донбасс» террористическими сообществами
Эти воинские формирования, в отличие от «Азова», Верховный суд вообще не признавал террористическими организациями. Несмотря на это, ФСБ внесла их в «Единый федеральный список организаций, в том числе иностранных и международных организаций, признанных в соответствии с законодательством РФ террористическими», использовав «лазейку» в виде статьи об организации террористического сообщества и участии в нём (205.4 УК РФ). Используя эту статью, любой суд может объявить «террористическим сообществом» любую группу в рамках рассмотрения уголовного дела по обвинению конкретного человека в «участии в террористическом сообществе». Далее на основании этих судебных решений ФСБ вносит организацию, признанную «террористическим сообществом», в список террористических организаций.
Этот порядок признания организаций террористическими приводит к абсурдным ситуациям: человека привлекают к ответственности исключительно за участие в «террористическом сообществе», которое на момент его участия таковым признано не было. Зачастую человеку вовсе не инкриминируют совершение террористических деяний, но в рамках рассмотрения его дела «сообщество» объявляют террористическим, а затем приговор служит основанием для внесения организации в список. Казалось бы, логика подсказывает обратный подход: сначала необходимо установить, что сообщество действительно существует и ведёт террористическую деятельность. Затем признать его террористическим. И только потом — привлекать к ответственности за участие в этом сообществе.
Сайт Южного окружного военного суда сообщает о приговоре № 1-247/2023 по обвинению в преступлении, предусмотренном ч. 2 ст. 205.4 УК РФ («Участие в террористическом сообществе»), который вынесли Любови Юрьевне Селиной. По скудным сообщениям СМИ, Любовь Селина, 38-летняя вдова, мать двух несовершеннолетних детей, в 2015 году пять с половиной месяцев служила по контракту делопроизводителем в батальоне «Айдар», то есть вела служебную корреспонденцию и документацию в штабе батальона. Через восемь лет её обвинили в участии в «террористическом сообществе» и приговорили к пяти годам лишения свободы. Насколько нам известно, в ходе этого процесса ей не вменялось совершение каких-либо насильственных преступлений. Приговор был вынесен 25 сентября 2023 года и вступил в силу 22 ноября 2023 года. Этот приговор стал основанием для внесения батальона «Айдар» в список террористических организаций.
22 октября 2024 года Южный окружной военный суд вынес приговор Роману Пономаренко — 18 лет лишения свободы по ч. 2 ст. 205.4 («Участие в террористическом сообществе») и ст. 205.3 («Обучение в целях осуществления террористической деятельности»); приговор вступил в силу 21 ноября 2024 года. В рамках этого процесса суд признал террористическим сообществом 46-й отдельный штурмовой батальон «Донбасс» Вооруженных сил Украины, созданный на базе батальона территориальной обороны «Донбасс» Национальной гвардии Украины.
18 декабря 2024 года Южный окружной военный суд вынес приговор в отношении Дмитрия Генералюка по ч. 2 ст. 205.4 (вступил в силу 30 января 2025 года). В рамках процесса суд признал террористическим сообществом 2-ой батальон специального назначения «Донбасс» 15-го отдельного Славянского полка Национальной гвардии Украины (войсковая часть 3035).
Насколько нам известно, в этих судебных решениях упоминаются свидетельства о нарушении прав мирных жителей отдельными бойцами «Айдара» и «Донбасса», но не приведены никакие конкретные примеры, не исследованы вопросы о системности таких нарушений и о возможности их квалификации как проявлений терроризма. Напомним, что тексты приговоров не были опубликованы.
Однако лишь на основании этих приговоров ФСБ внесла перечисленные воинские формирования в список «террористических». Этого достаточно, чтобы пленным бойцам «Айдара» и «Донбассов» (и даже бывшим бойцам) автоматически предъявляли обвинения в участии в террористической организации и приговаривали их к многолетнему лишению свободы.
В результате пленных преследуют не за совершенные ими конкретные действия, а за саму принадлежность к тому или иному воинскому формированию Украины, неправомерно признанному террористическим.
Но и это псевдолегалистское обоснование часто применяется задним числом. В большинстве своем украинские военнопленные, привлеченные к уголовной ответственности по террористическим статьям, были захвачены, когда российские суды ещё не вынесли решения о признании «Азова», «Айдара» и «Донбассов» террористическими сообществами или организациями. Уголовные дела против них возбуждали по нормам так называемых ДНР и ЛНР, где эти формирования уже были признаны «террористическими организациями» решениями местных судов. После формальной аннексии этих территорий Российской Федерацией обвинения переквалифицировали по соответствующим нормам УК РФ.
При этом приговоры за «террористическую деятельность» получали не только бойцы этих подразделений, но и женщины, работавшие поварихами в «Азове» или медиками в «Айдаре».
«Террористическое сообщество» и «прохождение обучения»
После признания «Айдара» и «Донбассов» «террористическими сообществами» и внесения их в Единый список террористических организаций все сотрудники и бойцы этих формирований подпали под обвинения как по статье 205.5, так и 205.4 УК РФ (организация террористического сообщества и участие в нём). Причем, по нашим сведениям, в совершенно одинаковых случаях людей могут обвинить по разным статьям.
Статья 205.4 УК РФ определяет террористическое сообщество как «устойчивую группу лиц, заранее объединившихся для совершения террористических преступлений, таких, как взрывы или иные действия, направленные на устрашение населения или дестабилизацию общественного порядка». Таким образом, понятие «террористического сообщества» ограничено устойчивой группой лиц, заранее объединившихся именно для осуществления террористической деятельности, либо для подготовки преступлений террористической направленности. Регулярные вооружённые силы государства, в том числе ВСУ, создаются конституционными актами и законами для защиты суверенитета и территориальной целостности, а не для ведения террористической деятельности. Воинские подразделения, входящие в ВСУ, не отвечают критериям «террористического сообщества».
Что касается статьи 205.3 — «прохождение обучения в целях осуществления террористической деятельности» — на деле имеется в виду обычная военная подготовка, которую проходят все военнослужащие в любой армии мира как обязательную составную часть военной службы.
«Захват власти»
Украинских военных также обвиняют по статье 278 УК РФ («Захват власти»).
Временно оккупированные территории были включены в состав Российской Федерации 30 сентября 2022 года. После аннексии и введения там российского законодательства, все обвинения в уголовных делах «конвертировались» в соответствующие статьи УК РФ. Таким образом уже в Российской Федерации возникло, в частности, дело по обвинению 18 человек (16 бойцов и двух женщин-медиков), служивших в батальоне «Айдар», не только в «участии в деятельности террористической организации» (ст. 205.5), «прохождении обучения в целях в целях осуществления террористической деятельности» (ст. 205.3), но и в «насильственном захвате власти» (ст. 278).
Таким образом, их обвинили в совершении деяний, направленных на изменение конституционного строя иного государства, что не предусматривает статья 278 УК РФ.
Согласно принятому 31 июля 2023 года закону, «преступления, совершенные до 30 сентября 2022 года против интересов Донецкой Народной Республики и Луганской Народной Республики, считаются совершенными против интересов Российской Федерации». Это совершенно неправовой закон. Более того, это положение неприменимо для статьи 278, которая предусматривает «изменение конституционного строя РФ» и не предусматривает аналогичного преступления, совершенного в отношении конституционного строя ДНР или любого иного государства, кроме Российской Федерации. К тому же, этот закон вступил в силу лишь 1 августа 2023 года, то есть спустя несколько лет после предполагаемого совершения преступлений и задержания бойцов «Айдара» в марте–апреле 2022 года. Таким образом, его применение задним числом нарушает принцип, согласно которому закон не имеет обратной силы, если он ухудшает положение обвиняемого.
Переход границы
В 2025 году практика уголовного преследования украинских пленных расширилась: взятых в плен в Курской области обвиняли в незаконном пересечении государственной границы России (ст. 322 УК РФ). По подсчетам «Медиазоны», на 25 июня 2025 года приговоры по этой статье были вынесены 184 украинским военным.
Примечательно, что сам факт ведения украинскими военными боевых действий квалифицируется как совершение преступлений, а между тем это прямо запрещёно нормами международного гуманитарного права. Согласно МГП, комбатант обладает правом на пересечение государственной границы противоборствующей стороны в ходе международного вооруженного конфликта. Статья же 322 УК РФ, как «закон мирного времени», направлена на пресечение незаконной миграции, контрабанды и иных невоенных нарушений пограничного режима, но не может быть применена к действиям военнослужащих противоборствующей стороны в контексте ведения боевых действий. Преступлением в таком случае могут считаться лишь действия, нарушающие МГП, такие, как нападения на гражданское население или использование запрещённых методов ведения войны, но не сам факт пересечения границы, который рассматривается как неотъемлемая часть ведения обычных боевых действий.
Если поначалу, с 2022 года, дознаватели и следователи, фабрикуя уголовные дела, старались выдвигать пленным какие-то отдельные обвинения в конкретных преступлениях, как было, например, с захваченными в Мариуполе бойцами «Азова», то затем этот «юридический» процесс упростился, и пленные, как правило, получают стандартные пункты «а» и «в» второй части 205-й террористической статьи и приговоры от 15 лет лишения свободы. Так было, например, с украинскими военными, захваченными осенью 2024 года в Курской области (см. выше), которые находятся теперь в тюрьмах Владимира и Димитровграда.
Нормы международного гуманитарного права
Мы не могли не проанализировать юридические ухищрения российских силовиков, пытающихся придать видимость законности преследованию украинских военнопленных. Однако все они становятся юридически ничтожны, если принимать во внимание нормы международного гуманитарного права. В условиях военного конфликта вообще не важно, какой суд какую организацию признал террористической.
Международные договоры, ратифицированные Российской Федерацией, прямо указывают на невозможность квалификации деяний, совершенных в рамках вооруженного конфликта, в качестве преступлений террористической направленности. Так, ч. 2 ст. 4 Международной конвенции о борьбе с актами ядерного терроризма 2005 года закрепляет положение: «действия вооруженных сил во время вооружённого конфликта, как эти термины понимаются в международном гуманитарном праве, которые регулируются этим правом, не регулируются настоящей Конвенцией, как и не регулируются ею действия, предпринимаемые вооружёнными силами государства в целях осуществления их официальных функций, поскольку они регулируются другими нормами международного права». Аналогичные нормы содержат ст. 19 Международной конвенции о борьбе с бомбовым терроризмом 1997 года, ст. 3бис Дополнительного протокола к Конвенции о борьбе с незаконным захватом воздушных судов 2010 года и ст. 21 Международной Конвенции о борьбе с финансированием терроризма 1999 года.
Все эти нормы, очевидно, отсылают к вышеуказанным гарантиям непривлечения к ответственности комбатантов лишь за участие в боевых действиях и направлены на предотвращение произвольного уголовного преследования за эти действия путем их квалификации как террористических.
Квалифицировать действия комбатантов в ходе вооружённого конфликта как террористические акты невозможно, поскольку подобные действия регулируются нормами международного гуманитарного права, исключающими применение антитеррористического законодательства к военным операциям. Даже в случае, если бы действия военнопленных содержали признаки нарушения законов и обычаев ведения войны, эти деяния подлежали бы квалификации как военные преступления в соответствии с иными нормами международного гуманитарного и уголовного права, например, статьей 356 УК РФ, предусматривающей ответственность за применение запрещённых средств и методов ведения войны, а не по нормам «законодательства мирного времени», предназначенным для борьбы с терроризмом.
Предыстория: как Россия тридцать лет не называла войну войной, а пленных — пленными
«Специальная военная операция» 2022 года была не первой российской войной, выведенной российским государством за рамки права — как национального, так и международного гуманитарного.
Чечня
Первую чеченскую войну, начавшуюся в декабре 1994 года, официально называли «наведением конституционного порядка» и «операцией по разоружению незаконных бандформирований». Начатая в августе 1999 года Вторая чеченская война официально называлась «контртеррористической операцией». Государство не признавало их «вооруженными конфликтами», чтобы избежать ограничений, налагаемых гуманитарным правом, а режим чрезвычайного или военного положения не вводился, потому что в 1990-х у президентской власти не было уверенности в том, что он получит необходимое по закону утверждение верхней палаты Федерального собрания. Режим же «контртеррористической операции» позволял использовать вооруженные силы и внутренние войска не по прямому назначению, без санкции или продления парламентом. Война, таким образом, была выведена за рамки права.
Для бойцов чеченских отрядов, захваченных федеральными силами в ходе боевых действий, или для задержанных в ходе «зачисток» это означало, что их положение также выводилось за рамки правового поля. Так, из тысяч задержанных в ходе Первой чеченской ни один боевик не доехал до российской пенитенциарной системы — они были либо освобождены, либо обменяны из «фильтрационных пунктов» (см. первый раздел доклада), либо «исчезли», то есть стали жертвами внесудебных казней.
В начале Второй чеченской предполагалось придать войне видимость законности. В 1999 году возбуждено уголовное дело с условным названием «Война», в рамках которого предполагалось расследовать события в контексте уголовного законодательства мирного времени. Cотни задержанных участников чеченских вооруженных формирований, которым посчастливилось избежать внесудебных казней, оказались в российских СИЗО. Многие умерли там в результате неоказания медицинской помощи, от пыток и от бесчеловечных условий содержания. В итоге большинство выживших даже не были допрошены в предусмотренные законом сроки. Многих освободили «по амнистии», что в основном означало взятку.
В результате затяжного вооруженного конфликта, распространившегося на весь Северный Кавказ, в российской пенитенциарной системе оказались тысячи задержанных и осужденных за участие в боевых действиях или за принадлежность к вооруженному подполью, нередко — по сфабрикованным делам. Даже в тех случаях, когда фактическая сторона дела не вызывала сомнений, расследование уголовных дел сопровождалось пытками и бесчеловечным обращением, а обвинение основывалось не на конкретных деяниях каждого подсудимого, а просто на его принадлежности — действительной или мнимой — к некому сообществу. Так, в «деле 58-ми» о вооруженном выступлении в Нальчике 13-14 октября 2005 года следствие было основано на показаниях, полученных под пыткам, а обвинение описывало прежде всего планы и действия руководившего нападением Шамиля Басаева и убитого к тому моменту лидера чеченских сепаратистов Аслана Масхадова, а не конкретные деяния подсудимых — реальных или выдуманных. В заключение подсудимым просто предъявляли обвинения в участии в «сообществе», в значительной степени сконструированном следствием. Такой подход к правосудию предвосхитил современное следствие и суды над украинскими военнопленными.
Таким образом, в учреждениях ФСИН оказались тысячи предполагаемых участников вооруженного конфликта. ПЦ «Мемориал» десять лет отслеживал отчеты федеральных и региональных силовых структур, которые ежегодно отчитывались о примерно тысяче «уничтоженных, задержанных, нейтрализованных» на Северном Кавказе «полевых командиров, боевиков, пособников». За два десятка лет система выработала особое отношение к таким заключенным, выражавшееся в ставших системой бесчеловечных условиях содержания и пытках как таковых. Смерть в заключении многих осужденных этой категории вряд ли можно считать естественной. Начиная с 2022 года это «особое отношение», многократно умноженное, было перенесено на украинских военнопленных.
Грузия
Войну в Грузии 8–12 августа 2008 года Российская Федерация также называла не войной, а «операцией по принуждению к миру». В первый же день государственная пропаганда сообщила о гибели двух тысяч жителей города Цхинвали и оправдывала дальнейшие действия российской армии необходимостью спасти население Южной Осетии от «геноцида» со стороны армии грузинской. Генеральная прокуратура РФ немедленно возбудила уголовное дело о «геноциде» и направила в регион следственную группу под руководством Александра Дрыманова, продемонстрировавшего «блестящие» познания в области права — на вопрос журналиста «Что такое геноцид?» Дрыманов, по свидетельству очевидцев, ответил: «Убийство двух и более лиц по мотивам национальной розни». Прокурорские работники к сентябрю успели поработать в самых отдалённых ущельях, допросив родственников погибших, и в сумме насчитали в Южной Осетии 162 погибших гражданских, что было чудовищно, однако на порядок меньше, чем в сообщениях пропаганды (которые, между тем, никто и не думал опровергать). Несмотря на это, дело о геноциде в последующие полтора десятилетия будет тихо тлеть в недрах правоохранительных органов.
Война в Украине: начало
Когда в 2014 году на Донбассе началась российская агрессия, которую также отрицали, называя происходящее внутренним конфликтом, Следственный комитет РФ возбудил уголовное дело об использовании Украиной «запрещённых средств и методов ведения войны». Дело вёл всё тот же Александр Дрыманов, летом 2014 года ставший и. о. начальника соответствующего управления СК. В рамках этого расследования он вёл и отдельные уголовные дела о дискриминации русского населения, и возбуждал уголовные дела в отношении украинских командиров батальонов «Донбасс», «Айдар» и «Днепр-1», а также летчицы Надежды Савченко.
Тогда же против украинских граждан напрямую использовали «кавказский» опыт фабрикации уголовных дел с помощью пыток. Если российские пропагандисты говорили об «украинском следе» в Чечне с января 1995 года, то следственные органы вышли на этот «след» в 2014 году. Знаковым стало дело Николая Карпюка и Станислава Клыха, которых обвинили в участии в боевых действиях во время Первой чеченской войны и убийствах российских военных. От Карпюка и Клыха добивались показаний о том, что вместе с ними якобы убивал русских Арсений Яценюк, глава Кабинета министров Украины в 2014-2016 годах. Дело полностью сфальсифицировали в Пятигорске с помощью чудовищных пыток оперативники, которые раньше работали по северокавказскому вооруженному подполью, — это был один из первых примеров переноса с «кавказцев» на «славян» практик, которые много лет много лет используют спецслужбы.
Более тридцати лет российские власти систематически отрицали, что ведут войны, и выводили конфликты, в которых участвовало государство, за рамки международного гуманитарного права. На практике это означало, что за рамки МГП оказывались выведены и люди, задержанные в ходе этих конфликтов. Ситуация предсказуемо повторилась и после полномасштабного вторжения России в Украину в 2022 году.
Колонии и тюрьмы, в которых содержатся украинцы. Историко-географическая справка
Как складывалась пыточная система в местах лишения свободы
Начнем с кратких замечаний о том, как в структурах, наследовавших ГУЛАГу в СССР и России, постепенно складывалась пыточная система.
Принято считать, что уровень и системность насилия по отношению к подследственным и заключенным качественно снизились в СССР в 1950-х, после смерти Сталина и ХХ съезда КПСС. Это отчасти и на некоторое время соответствовало действительности. Слишком свежа была память о сталинском терроре, и, чтобы репрессивный аппарат не мог быть использован против правящей номенклатуры, к 1960-м годам руководство КПСС реформировало, как организационно, так и функционально, пенитенциарную систему, органы безопасности и внутренних дел. Теперь все силовики подчинялись Отделу административных органов ЦК КПСС. Пытки и насилие на следствии и в заключении если не прекратились, то перестали быть нормой — там, где речь шла о случаях систематического, умышленного и управляемого администрацией насилия в отношении подследственных и заключенных в СИЗО и колониях, и постольку, поскольку сотрудников госбезопасности, следственных органов и пенитенциарной системы сдерживал страх разоблачения и ответственности.
За относительным ослаблением режима в местах заключения последовало его последовательное и неуклонное ужесточение. Не найдя новых инструментов для выполнения своих непосредственных задач — для расследования преступлений, для контроля за заключенными, для вербовки и выстраивания агентурного аппарата — силовики возвращались к испытанным практикам насилия, пусть и в непрямой форме. Ещё в 1950-х в системе ГУИТУ обсуждали и опробовали методы опосредованного применения насилия в борьбе с воровскими традициями. В начале 1970-х стало известно о пресс-камерах в следственных изоляторах, где внутрикамерная агентура, то есть сотрудничавшие с администрацией заключенные, пытали сокамерников, помогая следствию по экономическим делам, — дело слушалось в открытом судебном заседании, и получило огласку. В первой половине 1980-х так могли пытать уже и политических заключенных, но это не было системой.
Объектами подобной разработки в местах лишения свободы становились именно носители воровских традиций. К 1970-м годам относятся сходные сообщения уже не из следственных изоляторов, а из тюрем, предназначенных для отбывания наказания по приговору суда, где заключенные, сотрудничавшие с администрацией, принуждали других отказаться от воровского закона. Впрочем, такой перевод заключенного на тюремный режим требовал судебного решения, что отчасти ограничивало произвол администрации.
Системному возвращению пыток препятствовало как отсутствие прямых санкций, так и, пускай слабые, элементы межведомственного контроля. Был найден способ обойти это ограничение. В 1980 году в Соликамске Пермской области по инициативе генерала Василия Сныцерева в порядке эксперимента было создано единое помещение камерного типа (ЕПКТ) для «изоляции осужденных, активно оказывающих противодействие администрации ИТУ в обеспечении правопорядка», известное как «Белый лебедь». Туда уже без какого-либо судебного решения направляли заключенных со всего лагуправления для перевоспитания, и там сотрудничающие с администрацией зэки их «ломали». В 1988 году эксперимент был признан успешным, после чего приказом министра внутренних дел ЕПКТ были созданы ещё в семи лагерных управлениях.
В последнее десятилетие существования СССР на пенитенциарную систему, как и на все силовые структуры, оказала влияние советская агрессия в Афганистане. Формально тюрьмами в Демократической республике Афганистан занималась служба госбезопасности ХАД, созданная и действовавшая при содействии КГБ. Передававшая туда захваченных моджахедов система фильтрации (см. первый раздел доклада) контролировалась КГБ и разведподразделениями ограниченного контингента советских войск. Однако вся логистика системы содержания, вплоть до тюрьмы Пули-Чархи, выстраивалась и функционировала при участии командированных офицеров ГУИТУ МВД. В этой системе насилие — пытки и расстрелы — было, в основном, делегировано местным структурам, но связанный с этим опыт также получали и обменивались им представители перечисленных силовых структур.
Афганская война, первый за три десятилетия вооруженный конфликт с массовым участием российских военных, сопровождавшийся массовым же применением пыток, стала ещё одним шагом на пути к их нормализации. Однако эти пытки, во-первых, применялись за пределами своей страны и мирной жизни, оставаясь, по сути колониальной практикой, и, во-вторых, к людям, которые не говорят на твоём языке, и тем самым «не совсем люди» в восприятии пытающего. Это ставило символический барьер перед переносом пыток на свою территорию.
Второе наследие перестроечного времени, кроме афганского опыта реального насилия, — формирование системы борьбы с носителями воровских традиций. Эта система понятий — в общем, обычная полицейская профессиональная деформация, отнюдь не местная, сложилась значительно раньше, но в России была артикулирована и получила популярность как раз в 90-е годы. Согласно этим ныне широко распространенным представлениям в среде силовиков представлениям, есть большинство, на полицейском жаргоне «терпилы» (от слова «потерпевший») — и есть «злодеи». Над ними всеми есть «сотрудники» органов, которые во имя справедливости, в интересах большинства могут делать со «злодеями» всё что угодно. В рамках этой системы понятий уже существует выделенная, дегуманизированная категория, по отношению к которой оправданы в том числе и пытки. С этой точки зрения, проблема — не в плохих полицейских (один и тот же сотрудник в разных обстоятельствах может вести себя по-разному), а в ущербной системе координат. Широкому распространению пыток препятствовали, однако не только прямые запреты и страх наказания, но и понимание: сотрудник, становясь на этот путь «во имя справедливости», оказывается вне закона.
Ещё одна составляющая общего наследия постсоветских стран в 1990-х — ослабление государства и, соответственно, институтов государственного контроля, что способствовало распространению худших из позднесоветских практик, в частности, пыток.
В России 1990-х общественные институты не взяли на себя функцию независимого наблюдения за силовыми и закрытыми структурами. К 1991 году гражданское общество пришло без осознания серьезности этой проблемы, без понимания необходимости реформы таких структур и гражданского контроля над ними, без сформулированной программы и общего видения, в частности, в аспекте предотвращения и искоренения пыток. Как следствие — краткое «окно возможностей» в самом начале 90-х использовано для этого не было. Устойчивые демократические институты, которые должны были бы обеспечить такой контроль и реформирование, за десятилетие до конца не сформировались. Для их дальнейшего размывания не понадобилось много времени.
Неудивительно, что при реорганизации ГУИН РФ в 1994 году осталось незамеченным запланированное создание 18 новых ЕПКТ.
Важное отличие России от других постсоветских стран, вовлеченных в войны 1990-х, состояло не только в том, что Москва нередко выступала и как закулисный инициатор, и как бенефициар, участвуя, например, в 1992 году сразу в пяти гибридных войнах. Но и в том, что если для других стран эти конфликты после 1994 года надолго перешли в стадию замороженных, то для России это был лишь ещё один промежуточный этап перед Первой чеченской войной, как раз в декабре 1994-го начавшейся.
«Цепь войн, цепь преступлений, цепь безнаказанности» стала механизмом передачи и трансформации советской матрицы насилия, в том числе во всех аспектах, которые относятся к пыткам, и во всех институтах, традиционно применявших в своей работе принуждение и насилие — таких, как армия, тюрьма, милиция/полиция, спецслужбы. Эта цепь войн обусловила возникновение и воспроизводство субкультуры всевозможных силовиков, спецслужб и спецназов — субкультуры, в которой пытки были нормализованной практикой. Другое важное для формирования этой субкультуры обстоятельство, выделившее Россию среди постсоветских стран в 2000-х — рост цен на углеводородное сырьё и, соответственно, рост доходов российского бюджета, благодаря чему стало возможным чрезмерное разрастание силовых структур.
Важным шагом на пути нормализации пыток стали Первая и Вторая чеченские войны, влияние которых оказалось значительно шире и глубже, нежели влияние войны афганской. Во-первых, на Северный Кавказ направляли в командировки не отдельных советников из полицейского и тюремного ведомств: сводные отряды сотрудников МВД и ФСИН, их спецподразделений регулярно бывали там в длительных командировках, возвращая затем этот опыт обратно, в свои регионы. Во-вторых, чеченские войны стали переносом колониальных практик на территорию своей страны. Легализованное насилие сотрудники ГУИН/ФСИН творили теперь по отношению к людям, говорящим на том же языке — тем самым это насилие нормализовывалось. В-третьих, важным фактором была системная, организованная, практически полная безнаказанность этого насилия, что способствовало распространению этих практик. Наконец, в-четвертых, тысячи участников северокавказского вооруженного подполья оказались помещены в российскую пенитенциарную систему. Контртеррористическая операция сделала их в глазах тюремно-лагерного персонала ещё одной дегуманизированной группой (после «носителей воровских традиций»), в отношении которой насилие если не полностью легализовано формально, то оправдано морально.
Всё это определённо повлияло на практики в российской пенитенциарной системе. С конца 90-х–начала 2000-х насилие в следственных изоляторах и тюрьмах перестает быть исключительно опосредованным: эта функция всё больше передается от заключенных, сотрудничающих с администрацией, к персоналу. В итоге в последние три десятилетия значительная часть свидетельств о применении пыток и жестоком обращении в СИЗО и колониях относится к действиям именно самих сотрудников пенитенциарных учреждений.
Однако, поскольку безнаказанность не была абсолютной, персонал прикладывал усилия к тому, чтобы скрывать применение насилия — в частности, не оставлять видимых следов, используя для пыток помещения, где не были установлены камеры наблюдения, и т. п.
Таков был, в самых общих чертах, путь эволюции пыточных практик в российской пенитенциарной системе. Но не только эти общие практики были использованы для поддержания режима и секретности содержания украинских военнопленных. В самих местах заключения сохранялись собственные традиции и особенности.
Места содержания украинских заключённых
Названия колоний и тюрем, куда массово этапируют украинских военнопленных, знакомы историкам и правозащитникам, и это не случайно. Силовики вполне осознанно выбирают места, где заключенных можно изолировать и пытать безнаказанно, где можно обеспечить режим секретности и надзор за всеми приезжающими, куда долго и сложно добираться. Как правило, это колонии и тюрьмы, проверенные десятилетиями.
История ИК-10 (посёлок Ударный, Мордовия) как пыточного центра
Одно из самых страшных и наиболее известных в настоящий момент мест содержания украинских военнопленных — 10-я особая зона в посёлке Ударный в Мордовии, что кажется в каком-то смысле предопределенным, если вспомнить историю этого лагеря.
Дубравлаг, «Дубравный лагерь» (Управление ЖХ-385) был образован в Зубово-Полянском районе Мордовской автономной республики в 1948 году на базе существовавших с 1931 года Темниковских лагерей. Как и прочие «особлаги» (а также Владимирский централ), Дубравлаг был предназначен для содержания «особо опасных государственных преступников». Режим содержания в «особлагах» по своей тяжести должен был стать заменой не только для введенной в годы войны и отмененной каторги, но и для отмененной в том же 1948 году смертной казни (она будет возвращена в следующем году). Основным контингентом этих лагерей стали не только бывшие коллаборанты и советские военнопленные, но и участники антисоветских повстанческих движений, прежде всего украинского и литовского.
Режим особых лагерей предусматривал максимально строгую изоляцию — даже названия (Речной, Озерный, Береговой лагерь) не должны были давать никаких указаний на их точное местоположение. Лагеря Дубравлага находились в основном вдоль железнодорожной ветки, шедшей от станции Явас на север до Барашево: ходившие по ней рабочие поезда были тут единственным транспортом. Требование изоляции «особо опасных государственных преступников» оставалось важнейшим в сталинском и в послесталинском СССР. Теперь оно предъявляется к местам содержания украинских пленных. Это касается, во-первых, режима в самих закрытых учреждениях: в частности, заключенных полностью лишают (или сильно ограничивают) легальной связи с внешним миром, и исключают условия для связи нелегальной. Во-вторых, это касается режима на прилегающей территории, и здесь играет на руку сложившаяся традиция соблюдения изоляции территорий — несколько поколений семей жителей мордовских поселков, целые династии, работали с начала 1930-х в этих лагерях, единственно возможных «градообразующих предприятиях». В-третьих, такие лагеря располагаются вдали от густонаселенных мест.
После смерти Сталина и массового освобождения политзаключенных тех коллаборантов и повстанцев, которые остались в лагерях, к 1961 году перевели из ликвидировавшихся «особлагов» (Колымы, Воркуты, Инты, Тайшета) в Мордовию. На десятилетие здешние лагеря стали единственными (кроме, разумеется, Владимирского централа), где содержали «особо опасных» политзаключенных (вплоть до большого этапа 1972 года в Пермские лагеря). Здесь же в отдельной «инозоне» находились и осужденные иностранцы. Всё это требовало соблюдения режима секретности и сохранения традиции изоляции.
До начала 1960-х 10-я зона Дубравлага была сельскохозяйственной, заключенных использовали на полевых работах. Ситуация изменилась после того, как в 1960 году был принят новый исправительно-трудовой кодекс, предусматривавший несколько режимов содержания, включая самый тяжелый — «особый». 10-я зона преобразуется в «особую», с камерным, тюремным по сути режимом содержания, и заключенные сами строят здесь себе капитальные корпуса. «Особый режим» ужесточается постепенно: господствовавший в первые годы среди заключенных настрой на сопротивление к концу 1970-х сходит на нет.
Впоследствии именно в 10-й зоне было организовано единое помещение камерного типа, место, специально предназначенное для перевоспитания, ломки заключенных всех колоний Мордовии.
Есть свидетельства того, что это происходило и в 10-й зоне Дубравлага, и в расположенном там ЕПКТ, куда в «дисциплинарных» целях направляли заключенных других мордовских зон. В мордовских лагерях за последние 25 лет побывало немало участников вооруженного подполья из разных республик Северного Кавказа, и сотрудники здешней администрации успели сформировать собственный опыт «особого» отношения к бывшим боевикам, создавая им невыносимые условия содержания. На индивидуальные жалобы или массовые протесты ни прокуратура, ни общественная наблюдательная комиссия не реагировали должным образом.
С 2022 года весь этот накопленный в 10-й мордовской зоне опыт распространен на украинских военнопленных.
Кизел
С конца 1960-х Дубравлаг стал менее изолированным, ведь чтобы попасть туда на свидание, достаточно было вечером сесть на поезд в Москве и утром выйти на станции Потьма. Информация из мордовских лагерей шла на волю. Поэтому в 1972 году значительную часть политических заключенных перебросили в «Управление ВС-389» — вновь образованные «Скальнинские лагеря» в Пермской области: 35-ю (посёлок Половинка), 36-ю (деревня Кучино) и 37-ю (станция Всехсвятская) зоны строгого и особого режимов, расположенные вдоль реки Чусовой. Дорога сюда из Москвы занимала почти трое суток, малонаселенность этих мест обеспечивала более надежную изоляцию заключенных и контроль за всеми приезжающими. В бараке «особой» зоны ВС-389/36-1 в 1985 году погиб украинский политзаключенный, поэт Василь Стус.
Спустя полвека российские власти так же решили проблему усиления изоляции украинских военнопленных и гражданских заложников, находившихся в СИЗО-2 Таганрога, когда тот стал известным пыточным центром. В сентябре 2024 года украинцев из Таганрога этапировали в Пермский край, в СИЗО-1 города Кизел — примерно в ста километрах к северу от «Скальнинских лагерей», и чуть восточнее Соликамска. Именно в Кизеле в первые же дни после этапа погибли украинские гражданские заложники — журналистка Виктория Рощина и мэр города Днепрорудное Запорожской области Евгений Матвеев.
Димитровград
Помещение осужденных украинских военнопленных в тюрьмы, с одной стороны, объясняется тяжестью обвинений и вынесенных приговоров по «террористическим» статьям (как правило, не менее 15 лет с отбыванием первых трёх лет в тюрьме). С другой стороны, тем, что число таких учреждений в России ограничено, и число украинских пленных в них оказывается значительным. Это также становится причиной создания для пленных «особого» режима содержания.
Тюрьма ФКУ-Т расположена в Димитровграде Ульяновской области на левом, восточном берегу Волги. С 1956 года здесь находится один из ключевых институтов советской ядерной отрасли — ГНЦ НИИАР (Государственный научный центр «Научно-исследовательский институт атомных реакторов») Росатома, в котором эксплуатируются несколько мощных исследовательских ядерных реакторов. За охрану института отвечает в/ч 3706 — приписанная к НИИАР часть Росгвардии (ранее внутренних войск МВД; в советское время она называлась «спецкомендатурой»). Вот уже почти 70 лет органы МВД и КГБ/ФСБ обеспечивают здесь режим если не «закрытого административно-территориального образования», то во всяком случае весьма тщательный контроль за оперативной обстановкой и прибывающими в город людьми. Возможно, именно поэтому тюрьма Димитровграда была выбрана для размещения осужденных украинских военнопленных.
Кроме того, учреждение ФКУ-Т и до 2024 года было известно опытом создания особых условий для другой категории заключенных — выходцев с Северного Кавказа и участников мусульманских сообществ, которые в связи с этим объявляли голодовки.
Владимирский централ
Тюрьма, основанная ещё в 1783 году и с царских времен имевшая статус «центральной», в 1921 году, при советской власти стала «политизолятором». В 1948 году Владимирская тюрьма особого назначения Министерства госбезопасности СССР вошла в систему мест содержания «особо опасных государственных преступников». Здесь держали не только пленных генералов Вермахта и СС, бериевцев, Василия Сталина и американского лётчика Гэри Пауэрса, но и членов правительств оккупированных в 1940 году стран Балтии, и участников антисоветского вооруженного сопротивления, послевоенных повстанческих движений. Со второй половины 1950-х до 1978 года это была единственная в СССР тюрьма для «особо опасных», где держали политических заключенных, среди которых были Анатолий Марченко, Владимир Буковский, Натан Щаранский, описавшие её в своих воспоминаниях. Политзаключенные вновь появились здесь и в последние годы. С советских времен во Владимирском централе сохраняется традиция соблюдения «режима» и секретности — несмотря на то, что тюрьма находится в крупном городе в Центральной России.
Заключение
На украинских военнопленных обрушились всё практики, накопленные в российских правоохранительных органах и местах заключения. Даже правозащитников, которые много лет занимались в России борьбой с нарушениями прав заключенных и пытками, поражает картина, которая складываются из свидетельств украинских военнопленных — жестокость, организованность и секретность режима содержания.
Казалось бы, за последние 25 лет правозащитникам удалось добиться некоторого улучшения условий содержания заключенных. Заработавшие в начале 2000-х в России механизмы Европейского суда по правам человека и другие международные пакты становились эффективными инструментами: например, благодаря решениям ЕСПЧ удалось разгрузить переполненные камеры следственных изоляторов. С 2008 года заработали Общественные наблюдательные комиссии с правом контролировать пенитенциарную систему. В местах заключения появились системы видеонаблюдения и видеорегистраторы, которые сотрудники были обязаны носить на груди в рабочее время. Наконец, распространение мобильной связи в сочетании со всепроникающей российской коррупцией должно было бы исключить само понятие «закрытых структур»: несмотря на запреты, телефоны теперь были едва ли не в каждой камере. Всё это вместе, по идее, не могло не изменить российские места заключения — не в частностях, а системно.
Но последние годы показали, до какой степени иллюзорны были эти надежды. Властям удалось профанировать ОНК, включив туда «карманных» правозащитников и исключив независимых. Из системы контроля комиссии превратились в ещё один инструмент, который помогает покрывать преступления. В 2022 году Россия вышла из Совета Европы, защитные механизмы ЕСПЧ стали недоступны. А 29 сентября 2025 года Владимир Путин подписал закон о выходе России из Европейской конвенции по предупреждению пыток, что перекрыло даже теоретическую возможность инспекций международных комиссий в местах содержания украинских военнопленных и гражданских заложников. Что касается видеокамер, то, когда это необходимо администрации, они внезапно перестают работать, а записи оказываются «по техническим причинам» недоступны. В других же случаях исправно работающие камеры наблюдения обеспечивают тотальный контроль над заключенными и возможность наказания всей камеры за то, что кто-то один пошевелился. По тем же причинам видеорегистраторы редко предотвращают пытки. Зато сотрудники ФСИН используют их, чтобы зафиксировать издевательства, а потом отчитываются перед начальством или шантажируют жертву. И даже у коррупции, которая в сочетании с мобильной связью делает стены тюрем «прозрачными», есть пределы.
В результате в 2022 году российским властям удалось обеспечить режим incommunicado для украинских военнопленных и гражданских заложников в некоторых СИЗО, колониях и тюрьмах с наиболее сохранившейся традицией соблюдения режима секретности. В частности, задолго до выделения в отдельную систему следственных изоляторов ФСБ, de facto практически недоступным для общественного контроля был московский СИЗО «Лефортово». Там в 2022 году для украинских заключенных выделили отдельные коридоры, что исключало даже случайный визуальный контакт с ними. Тогда же в Симферопольском СИЗО-2 начал действовать как отдельная, ещё более закрытая структура СИЗО-8, подконтрольный ФСБ. В этой системе — не просто непрозрачной, но невидимой для внешнего мира — с пленными работали сотрудники военной контрразведки ФСБ и военной полиции, которую также курировала ФСБ (см. первый раздел доклада).
К 2020-м годам в российской пенитенциарной системе был накоплен опыт систематического «дисциплинарного воздействия» на целые категории заключенных — не только на тех, кого можно отнести отнесенных к криминальному миру, но также на участников северокавказского вооруженного подполья (или участников исламских сообществ). Пыточные центры были организованы в самых разных учреждениях, самых разных режимов. Туда без судебного решения или изменения режима содержания могли направить любого заключенного.
Весь опыт пыток, накопленный военными, спецслужбами, правоохранительными органами, системой исполнения наказаний к началу полномасштабного вторжения в Украину, в 2022 году обрушился на украинских пленных
Какова была цель выстроенной в российских СИЗО, тюрьмах и колониях системы содержания украинских военнопленных и гражданских заложников? Возможно ли, что по мере того, как складывалась картина, в ней постепенно проявлялись детали и смыслы, не заложенные изначально, но обусловленные всем прошлым развитием российской пенитенциарной системы — как это обычно бывает, когда перед бюрократической системой ставится задача спешно реализовать план. Однако результаты журналистских расследований, опубликованные уже после пребывания Мониторинговой миссии в Украине, позволили восстановить некоторые обстоятельства выстраивания этой системы, исключающие подобные предположения.
Весной 2022 года отряды спецназа ФСИН различных областных и республиканских управлений службы начали отправлять в командировки, на «ротации». Бойцы поначалу решили, что их посылают на войну, но оказалось — в СИЗО и колонии, работать «по специальности» с военнопленными и гражданскими украинцами. Одни и те же подразделения направляли последовательно в различные пенитенциарные учреждения, таким образом, сотрудники могли перенимать у других подразделений и передавать «приемы, методы и ухищрения». Свидетельство бойца спецназа ФСИН подтверждают пленные, освобожденные в ходе обменов: охрана менялась примерно раз в месяц.
Бойцов спецподразделений ФСИН перед отправкой на «ротации» инструктировал начальник управления: работать внимательно и жестко; если будете работать хорошо, никто ничего не будет спрашивать. Далее, на совещании с командирами подразделения, объясняли: в тюрьмах, куда они отправляются, не будет никакого контроля, никакого видеонаблюдения. Им прямо говорили: делайте, что хотите — и это звучало как приказ.
В подразделениях начала распространяться безнаказанность; бойцы возвращались из командировок и не понимали: почему там им позволяли пытать пленных электрическим током, но не разрешают делать то же самое «дома», в учреждениях по месту базирования? Впрочем, часть сотрудников не хотела участвовать в этом, и увольнялась.
Другой респондент, ответственный сотрудник Главного управления ФСИН, рассказал, как их направляли в тюрьмы на территории РФ и на оккупированных территориях Украины, где содержали украинских пленных, для контроля работы находившихся там на «ротациях» спецподразделений. По его словам, спецназовцы избивали пленных по прямым указаниям кураторов из ФСБ. Организацией допросов занимались именно эти «коллеги» из другой структуры, а не ГУ ФСИН. В ходе допросов первоочередной целью было получить любые оперативные данные, которые можно было бы как-то использовать прежде всего в военных целях: сведения о военных объектах; о местах подготовки военнослужащих; о командирах и, шире, людях (включая гражданских), которые могли бы иметь какие-то значимые для ФСБ и военных связи.
При этом, поскольку ранее допросы и контроль военнопленных не были задачей ФСИН, сотрудники, ответственные за «работу» с пленными, не имели никакого представления о том, как это делается, о приемах и методах ведения допроса. Они не знали, как действовать (а во многих случаях не знают до сих пор), и отчасти поэтому прибегали знакомым методам — то есть к пыткам.
ФСБ осуществляла общее руководство, его сотрудники всегда присутствовали на местах и контролировали действия работников ФСИН, оперативных подразделений и др.
Это косвенно подтверждали в интервью освобожденные пленные, упоминавшие людей, которые отличались от обычных работников Росгвардии или ФСИН, и прямо предлагали им сотрудничество со структурами РФ. Кроме того, работу «на местах» сотрудники ФСБ координировали онлайн, из Москвы.
Работавшие в Москве сотрудники Главного управления ФСИН также ездили в ФСБ за указаниями. При этом возникали неформальные контакты, и в разговорах постоянно звучала тема пыток. Это даже не было прямыми приказами, скорее, общей атмосферой, отчасти складывавшейся под влиянием пропаганды: пленные украинцы становились новой стигматизированной группой, насилие в отношении которой было не просто дозволено в ещё большей степени, но прямо санкционировано, и далее осуществлялось тюремщиками под контролем руководства и кураторов.
Координация и неизбежный обмен опытом приводили к тому, что способы обращения с украинскими военнопленными распространялись из одной тюрьмы или колонии в другие. Возможно, именно этим объясняется распространение кроме ставших традиционными для российской пенитенциарной системы избиений, пыток током, удушения, угроз изнасилования и т п, также и новых методов, вызывающих поначалу удивление — таких, как требование неподвижно стоять весь день.
Именно так пытки становились распространенной и систематической практикой. Описанное соответствует тому, что мы изложили в заключительной части первого раздела нашего доклада. Общую координацию работы разных силовых структур с украинскими военнопленными осуществлял Департамент военной контрразведки ФСБ. Тюремщики обменивались опытом, поскольку между разными местами содержания пленных постоянно перераспределялся тюремный персонал и спецназ. Действия последнего курировали из Москвы, из руководства Росгвардии и ФСИН.
Пыточные практики в советской, а затем российской пенитенциарной системе последовательно институционализировались на протяжении десятилетий, хотя и не были прямо легализованы. Существовали выделенные категории заключенных, на которые эти практики и были прежде всего обращены. И когда в 2022 году в СИЗО и колонии поступили тысячи военнопленных украинцев, было достаточно прямых указаний от вышестоящего начальства ФСИН и от кураторов из ФСБ.
Если же вернуться к поставленному выше вопросу «какова была цель?», то вывод столь же прост и неутешителен, как и в двух предыдущих разделах: целью этого террора был и остаётся сам террор.
Другой вывод, куда более практический, касается России. Так уже было после двух чеченских войн: зло неминуемо возвращается. Практики, примененные к украинским пленным, неизбежно будут обращены на своих граждан. Почувствовав безнаказанность, силовики станут применять эти варварские методы на всей территории своей страны. Теперь это наше вполне вероятное будущее.